ГЛАВА   ЧЕТВЕРТАЯ

НОВЫЙ  ПОСТЕЛЬНИЧИЙ

Теперь я ко двору приближен,

И, откровенно говоря, — 

Ничьим вниманьем не обижен,

Служу в покоях у царя...

К.Батюшков.

1

                Царь Иоанн Васильевич сидел в одной из палат Александровой слободы, рядом с опочивальней, и играл по обыкновению, перед отходом ко сну в шахматы с любимцем своим, могучим и статным воеводою Алексеем Басмановым.

                Царь был тоже высок, строен и широкоплеч, в длинной парчовой одежде, испещренной узорами и окаймленной вдоль разреза и вокруг подола жемчугом и дорогими каменьями.В это время Иоанну было от роду тридцать девять лет, но на вид он казался гораздо старше.

                Он только что выслушал доклад другого своего фаворита Афанасия Вяземского о сегодняшней казни, и время, оставшееся до отхода ко сну,посвятил своей любимой игре.

                В этот день Иоанн не присутствовал на казни, но все же сделал распоряжение,чтобы перед сном к нему явился игумен Чудова монастыря Левкий для духовной успокоительной беседы, потребность в которой грозный царь чувствовал всегда в день совершенной по его повелению казни.

                Алексей Басманов угождал царю во всяком его настроении,изучив слабые струны его души, и теперь, несмотря на то, что отлично играя в шахматы, знал все замыслы своего противника, умышленно делал неправильные ходы и проигрывал партию за партией. Царь пришел почти в веселое расположение духа.

                Он любил чувствовать даже в мелочах надо всеми свое превосходство, и горе было бы царедворцу, осмелившемуся обыграть царя.Несчастный дорого бы мог поплатиться за этот выигрыш — и, пожалуй, проиграть жизнь.

                —  Шах и мат!  —  воскликнул царь, —  Ну, Алешка, тебе что-то не везет со мной.

                —  Помилуй, государь, я хотя и считаюсь лучшим игроком на Руси, но как ни бьюсь и не вдумываюсь в игру, токмо никак не могу постигнуть ходов твоих.Кажется, вот совсем умно рассчитаешь, а потом и попадешься.

                Иоанн самодовольно улыбался, поглаживая рукой свою бороду, затем откинулся па спинку кресла и закрыл глаза.

                Басманов сидел не шевелясь, чтобы не нарушить царственного молчания.

                —  Да, Алешка, —  ласково начал Иоанн, открывая глаза, —  ты молвил сейчас, что не понимаешь моей игры, но едва ли вы все можете проникнуть в мои намерения и в государственных делах. Меня называют тираном, но есть ли в этом правда?

                —  Кто осмеливается, великий государь говорить это? Разве толькс тот, кто не любит своей земли.

                —  Истинно, истинно рек!  —  с одушевлением воскликнул царь, —  Что было в нашем царстве в мое малолетство? Ведомо ведь и тебе, что оно запустело от края и до края, а я лишь стараюсь искоренить тому причину...

                —  Одно можно молвить, государь, что там, где рыскали прежде дикие звери и были безлюдные пустыни, теперь цветут села и города.

                —  Я всегда следовал и до конца бренных дней моей трудной жизни буду держаться правила, что горе тому дому, где владычествует жена, —  горе царству, коим повелевают многие. Верных моих  слуг я люблю, караю только изменников.Для всех я тружусь денно и нощно, проливаю слезы и пот, видя зло, которое я хочу искоренить...

                Царь глубоко вздохнул, снова закрыл глаза и впал как бы в забытье.

                В его пламенном воображении стали проноситься одна за другой картины будущето величия России. Он видел сильное войско и могучие флоты, разъезжающие по всем морям под русским флагом и развозящие русские товары. Воображались ему приморские гавани, кишащие торговой деятельностью, русские люди, живущие в довольстве, даже в изобилии. Очнувшись, царь взял стоявший около него посох и стал большими шагами ходить по палате.Потом спросил у Басманова:

                —  А что, Алешка, какие в Москве новости? Ты токмо вчера из города...

                —  Известное дело, государь, бояре и дьяки в неведении и унынии пребывают, —  ответил Басманов, —  навел ты на всех кручину великую своим отъездом из Москвы...

                —  Думаю, их уныние развеялось сегодняшней казнью, —  молвил Иоанн, по-прежнему расхаживая по палате, —  Давно следовало наказать этого зарвавшегося князька Горбатого, а заодно с ним и всех княжат Шуйских... Мне ведомо, что не кого-нибудь, а его именно хотели бояре сделать своим государем вместо меня, законного богопоставленного Рюриковича!

                И посох царя грозно прогремел об пол, что означало сильнейшую степень гнева государева.

                —  Ты прав, государь, —  поспешил согласиться с царем Басманов, —  Измена поганых бояр давно уже подтачивает силы государства нашего...

                —  В своем письме митрополиту, —  продолжал греметь Иоанн, —  я поделился своими мыслями и ясно дал понять,что опалился на всех земцев от первого до последнего человека.Мне надобны верные люди, и они будут жить здесь, в Александровой слободе...

                —  Государь, —  молвил Басманов, —  Мои молодцы тебя не подведут... Взять хотя бы Скуратова-Бельского... лютый и предан, аки собака...

                —  Истинно рек! —  сказал царь, вспомнив рыжего с серьгой в ухе, —  Хоть и татарин он, а ко двору надобно приблизить...Малютой я его кликать буду за росточек невеликий и видеть чаще желаю...

                —  Будет исполнено, государь. Я хотел тебе еще об одном молвить...

                —  Молви, Алешка, слушаю я.

                —  Помер  твой постельничий Захарка Наумов... замена надобна...

                Иоанн задумался.

                —  И отчего людишки мрут, как мухи! — сказал он, помолчав, —  А что скажешь ты, Алешка, о новом стряпчем моем... кажись, Митькой кличут...

                —  Дмитрий,Иванов сын,Годунов, —   угодливо ответил Басманов, —  Правда, худородный, с Вязьмы, — токмо дело зело хорошо знает...

                —  Во, во, Годунов, истину глаголишь... Присмотрись к нему, глянулся он мне намедни.Ноне я с царицею буду обед давать в стольных палатах, там ты на него и погляди... —  Иоанн широко зевнул, прикрыв рот ладонью, —  А теперь, Лексей, ступай, я ишо архимандрита Левкия принять должен. Яко же древле Рахиль, плачуше о детях своих,так и аз многогрешный, плачу о моих озорниках и злодеях.

                Князь Алексей Басманов понял, что теперь лучше не досаждать царю своим присутствием, низко поклонился Грозному и покинул его покои.

2

                Разгорался светлый весенний день,когда Дмитрий Иванович Годунов, как обычно шел выполнять свою службу — стряпчего при царском дворе.Стоял май - веселый месяц.Веселись, маю поклонись !И малая птица —  соловей, а знает —  в май песню подавай! А уж человеку да не развернуться душой? Вон какие росные восходы, алые закаты, необозримые дали.Нет, взаправду говорят, в май горевать —  радости не знать.

                С такими радужными мыслями Годунов пересекал одну из улиц Александровой слободы, направляясь к государеву дворцу.

                От этой слободы в наши дни не осталось ни малейшего следа, так как, по преданию, в одну жестокую зиму над ней взошла черная туча, опустилась над самым дворцом, этим бывшим обиталищем безумной роскоши, разврата, убийств и богохульства, и разразилась громовым ударом, зажегшим терема, а задними и вся слобода сделалась жертвою разъяренной огненной стихии.Поднявшийся через несколько дней ураган развеял даже пепел, оставшийся от сгоревших дотла построек.

                Слобода отстояла от Москвы верстах в восьмидесяти и от Троицкой лавры в двадцати верстах.

                Это тогдашнее любимое местопребывание подозрительного Иоанна было окружено со всех сторон заставами с воинской стражей, состоявшей из рядовых опричников, а сам внешний вид жилища грозного венценосца с окружавшими его постройками, по дошедшим до нас свидетельствам очевидцев, был великолепен как при дневном, так и при лунном освещении.

                Опишем вкратце то, что видел Дмитрий Иванович Годунов, проходя здесь в уже описанное нами весеннее утро.

                 Государев дворец, или "монастырь", как называют его современники, был громадным зданием необычайно причудливой архитектуры; ни одно окно,ни одна колонна не походили друг на друга ни формой, ни узором, ни окраскою. Бесчисленное множество теремов и башенок с разнокалиберными главами увенчивали здание, пестревшее на глазах всеми цветами радуги.

                Крыши и купола или главы теремов и бащенок были из цветных изразцов или золотой и серебряной чешуи, а ярко расписанные стены, довершали оригинальность и роскошь внешности этого странного жилища не менее странного царя.

                На "монастырском" дворе, окруженном высокою стеною с бесчисленными отверстиями разнообразной формы и величины, находились три избы, мыльня и погреб. Стена была окружена "заметом", т.е. валом и глубоким рвом.

                В самой слободе находилось стоявшее невдалеке от дворца здание печатного двора со словолитней, далее тянулись дворцовые службы, где помещались ключники, подключники, хлебники, сытники, псари, сокольники и другие дворовые люди.

                Несколько слободских церквей с ярко горевшими на куполах крестами высились вблизи дворца. Стены их были ярко размалеваны. Между ними особенною пышностью и богатством выделялся славный храм Богоматери, покрытый снаружи яркой живописью.

                На каждом кирпиче этой церкви блестел золотой крест, что придавало ей вид громадной золотой клетки.

                В слободе было множество каменных домов, лавок с русскими и заморскими товарами —  словом, в сравнительно короткое время пребывания в ней государя, она разрослась, обстроилась и стала целым городом.

                Дорога между нею и Москвою была необычайно оживлена: по ней то и дело скакали гонцы государевы, ездили купцы с товарами, брели скоморохи и нищие.

                Дмитрий Иванович знал, как и все люди, интересующиеся делами государственными, что Иоанн Васильевич обосновался в Александровой слободе благодаря чистой случайности. В конце прошедшего 1564 года государь вместе с семьей неожиданно стал готовиться к отъезду из Москвы. Будучи человеком набожным, царь скурпулезно посещал церкви и монастыри и молился в них усердно. На последнем богослужении, 3 декабря, в Успенском соборе, он трогательно попрощался с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами, гостями Москвы и, к большому удивлению и неудовольствию, велел загрузить в приготовленные уже повозки наиболее ценные иконы и образа.Помимо этого Иоанн прихватил с собою государственную казну.

                Сопровождала царя и его вторая жена, черкешенка родом, Мария Темрюковна, полудикарка, жестокая и вспыльчивая, как сам Иоанн, а также огромная свита из бояр, набранных в разных городах, всего двора и челяди.Оставшиеся в Москве оказались в двусмысленном положении: им приходилось гадать о замыслах царя и, как отмечают летописцы,"в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведома куды бяша".

                Царский обоз достиг селения Коломенское, где из-за дурной погоды простоял две недели, затем миновал Тайнинское, Троицу и наконец достиг одного из предместий маленького городка Александровска, расположенного к северу от Владимира.Только тогда Иоанн Васильевич изволил известить столичных жителей о причинах и цели необыкновенного своего отъезда и направил гонца с письмом к московскому митрополиту, где объяснял свои намерения относительно учреждения опричнины и борьбы "не на живот, а на смерть" с неугодными княжатами и боярами.

                ...За этими мыслями и воспоминаниями Дмитрий Иванович забыл о времени. Из созерцательного состояния его вывел грозный окрик царского фаворита:

                —  Эй, Митька, поторапливайся, бояре зело гулять настроены, где тебя леший носит?

                Годунов ускорил шаг и поднялся на крыльцо царского терема.

3

                В огромной двусветной палате, которую подпирали узорчатые расписные столбы, готовили столы. Всего здесь было тридцать столов и располагались они в три ряда, по десять в каждом ряду.

                С раннего утра в летних печах, устроенных во дворе царского терема, затрещали дрова, запылала солома, засуетились дворовые люди.Повара, обливаясь потом, мешали в котлах длинными ложками, толкли пестами в ступах, рубили сечками, вертели вертела с поросятами и золотыми жирными курами. Хлебопеки, засучив рукава, могучими руками месили тесто в корытах.Тучи пара и дыма стелились над двором. Гремели ключи, отпирая кладовые, погреба и медуши.Из кладовых доставали пуховые подушки и тканые ковры.Из медуш —  меды.

                Из погребов выносили кувшины с молоком, у которых в горлышках собралась сметана и сбивали масло.

                И вот теперь пришло время расставлять яства на столах в палате, которую царь величал "трапезной".Чего здесь только не было! Пироги, перепечи, сдобные караваи на яйцах, пахнущие шафраном, лапша с потрохами, уха с чесноком, и молодое пенное пиво, и в осмоленных бочонках мед: тот черно-красный, как бычья кровь, а тот прозрачный, как ключевая вода.Квасы здесь были, стреляющие пухлыми изюминами, овсяный кисель, богатые куриные щи, заправленные свиным салом, целые молодые ягнятки, начиненные кашей и еще множество соблазнительных блюд, описание которых заняло бы немало времени. Ендовы, братины, ковши и кубки, усеянные жемчугом и в золотой оправе были до краев наполнены заморскими винами —  романеей, аликантом, рейнским и бастром.

                Дмитрий Иванович не впервые присутствовал на царском пиру, а потому его не смущали ни роскошное убранство столовой палаты, ни обилие яств; деловито приблизился он к повару Пахому, который сновал между кухней и столовой палатою, и спросил у него:

                —  Ну что,Пахом, будем пробовать?

                —  Как скажете, Дмитрий Иванович...

                —  Сколько блюд нынче на столе у государя?

                —  С полсотни будет...

                —  Ну, это немного!.. Не будем терять времени,Пахом, приступим, я  и так припозднился!..

                И Годунов приступил к своим прямым обязанностям —  стряпчего при государевом столе.

                Царские пиры во время, которое мы взяли целью своего описания, были важным общественным действом. Царю прислуживали сотни слуг, причем многие —  знатных боярских родов. Они "государю есть отпущали", "пред великого государя пить носили", "у поставца стояли", а то "в столы смотрели"(следили за распорядком), верные заведенному дворцовому статусу.

                Дмитрию Ивановичу, как стряпчему, отводилась роль проследить, чтобы повар сам отведал приготовленные им кушанья.Поскольку сегодня кушаний было предостаточно, Годунов приступил к проверке сразу же, и по мере того, как Пахом пробовал еду, блюда тут же забирались ключником Агафо-ном Тростниковым, который опять же под присмотром Дмитрия Ивановича нес их из кухни через весь двор. У входа в "трапезную" их встречал дворецкий, ведавший царским столом.Он тоже снимал пробу, и только после этого яства передавались стольникам, которым доверялась самая почетная роль на пиру: стоять за спиной государя.

                В хлопотах Дмитрий Иванович не заметил, как минул час.В трапезной палате появилось царедворцы, разместились по скамьям у столов, но обеда не начинали, так как не было еще государя.Затем вош-

ли шесть стольников, и заняли свои места у кресел царя, за ними следовали дворецкии и кравчий.

                Наконец раздались звуки труб и колоколов и в трапезную вошел сам царь Иоанн Васильевич с женою Марией Темрюковной. Все, кто находился в палате, встали и низко поклонились царской чете.Государь внимательно оглядел собравшихся, раскланялся во все стороны, и, прочитав длинную молитву, опустился в кресла.Рядом заняла место царица.

                Тотчас засуетились слуги, стали вносить блюда и трапеза началась.

                 Дмитрий Иванович стоял в сторонке, недалеко от входа вместе с поваром и дворецким, и наблюдал за царем и его женою. Царицу Годунов видел впервые.Это была худощавая, смуглая дикарка-черкешенка с двумя тяжелыми косами волос, черных, как ночь, спрятанными род высоким головным убором.На ней были кика, богато расшитая жемчугами и самоцветами,парчовая душегрея и аксамитный сарафан, весь в замысловатых цветных узорах. Казалось,что одежда эта тяжелая да душные терема царские в тягость хорошенькой, живой и резвой молодой женщине, каковой была Мария.

                Между тем начался пир. Гостей царских обносили блюдами.Чаши запенились медами, крепкими фряжскими винами, душистой романеей.И постепенно за столами стало возникать оживление, развязались языки, затеялись споры.

                Когда веселье было в самом разгаре, царь Иоанн поднялся и возвестил:

                —  А таперича, гости дорогие, мой Тимошка вам песню споет! Прошу любить и жаловать!..

                Тимошка Гвоздев, злой, хромоногий пройдоха и выродок-шут вышел на середину трапезной, между столов, выставя ногу вперед, ударил в изукрашенный бубен и взяв без слов первую, высокую залихватскую ноту, оборвал ее и запел плясовую песню.Пел он нескладно, то и дело меняя ритм, и песня эта, полная самых циничных шуток, вызывала хохот у опьяневших гостей.

                Веселы пиры у царя Иоанна Васильевича! А больше всех веселится сам царь —  взоры сверкают, глаза искрятся, с губ улыбка не сходит...

                Вот в трапезной уж и женщины появились, служанки молодые, в большинстве своем — пленницы царя.У одной пшеничные косы, как два колоса, спускались на грудь и ходила павой. У другой голова, как деготь, черная, была в мелких косицах, а белки голубые, и в знойной улыбке раскрывались нежные зубы. Третья, как корица коричневая, носила серебряные кольца на руках, а на лбу между бровями бирюзу.

                Хлопнул царь в ладоши и девицы пустились в пляс, стали плавно огибать столы, кружиться да платочками махать. Гости закряхтели от удовольствия.

                Не выдержал царь Иоанн, вскочил с места и возбужденным голосом крикнул:

                —  Что ж, я тоже в чету становлюсь.Чем я не парень? А?! Да личину мне позабавней давайте... Вот эту! —  он сорвал с головы Гвоздева, стоявшего рядом, маску и надел на свое лицо, —  И все, гости милые, личины надевайте. Все скоморохами станем!

                И, кинув такой приказ, пустился в пляс.

                С изумлением наблюдал Дмитрий Иванович Годунов зтот безудержный пьяный разгул, начавшийся в трапезной царя. Хоть и был он стряпчим и всякое видел, но чтобы сам державный государь в пляс пускался — такое было впервые. С недоумением глянул он на царицу. Мария была спокойна, мало того, с нее глаз не сводил царский фаворит Афонька Вяземский. Буйство Иоанна, казалось, нисколько не занимало молодую черкешенку, она оживленно разговаривала с царедворцами, которые ее окружали.

                Между тем примеру царя последовали многие из гостей. В трапезной появилась обычная тройка скоморошья: медведь, коза в сарафане и поводырь. Гости стали рядиться и  вслед за царем пускаться в пляс.

                С каждым часом пир набирал силу. Все чаще обносили гостей чашами с царского стола, все буйнее и разнузданней становились пляски.

                Дмитрий Иванович порядком устал. В конце концов перед его глазами все смешалось в сплошное пестрое мелькание: гости в масках, гости без масок, женщины, шуты скоморохи... Все голоса превратились в бесконечный неразборчивый гул.

                Не мог ведать Годунов, что пока длился царский пир, за ним следили, не уставая, два внимательных глаза.Это были глаза Басманова, которому царь приказал наблюдать за дворцовым слугою и сообщить ему милостивое государево повеление.

4

                На следующий день Алексей Дмитриевич Басманов вызвал стряпчего к себе и, когда тот явился, сказал ему:

                —  Вот что, Митька, наблюдал я вчерась за тобою, во время обеда царского...

                Встретив испытующий взгляд фаворита государя, Годунов обмер весь, но виду не подал, ответил бодро:

                 — Дело свое знаем, батюшка, доселева нареканий по службе иметь не приходилось...

                  —  Гоже, гоже —  улыбнулся Басманов, —  Ты, как я погляжу, сокол хоть на кол, да гол, как сокол...

                Годунов развел руками.

                —  Что поделаешь, батюшка.Теперь-то землица моя в царских владениях числится, инда, глядишь, чего и прибавится...

                —  Хитер ты, Митька! —  сказал Басманов, смеясь, —  Ох, как хитер! 3а то и хвалю!Ну, раз у тебя в споре дело, и царь тебя заметить изволил...

                —  Рад, батюшка, несказанно рад! —  воскликнул Дмитрий Иванович, —  И готов служить государю далее многажды, не щадя живота своего...

                —  Верю, Митька, а посему рекомендовал тебя государю на должность помершего Захарки Наумова, пусть земля ему пухом будет!..

                —  Неужто, батюшка, Алексей Дмитриевич? — обомлел Годунов, чувствуя, как бешено колотится в его груди сердце, —  Ушам своим

верить не смею!

                —  Так-то, Митька...Царь опричь тебя никого этой чести не удостоил, инда быть главою постельного приказа тебе, и никому другому ! А теперича ступай, принимай должность...

                Едва ощущая землю под ногами, Годунов вышел из кабинета.

                Весь день прошел у него в хлопотах.Непростая должность свалилась на плечи бывшего вяземского помещика по милости царя Иоанна Васильевича. Легко молвить — так неожиданно, словно снег на голову, получить свой первый думный чин, из грязи попасть в князи, стать главою всего Постельного приказа царя.

                Едва лишь поступив в опричный корпус, Годунов был наслышан о том, что из себя представляет эта служба. Постельный приказ получил силу еще при опальном Адашеве.Игнатий Вешняков, друг Адашева держал в руках все нити этого приказа,который включал в себя множество служб и подразделений. Бесчисленное количество дворцовых мастерских, где трудились портные, скорняки, колпачники, чеботники и другие мастера, были непосредственно подчинены Постельному приказу, ибо он обеспечивал бытовые и духовные нужды царской  семьи, ведал царским гардеробом.

                "Виданное ли дело, —  размышлял про себя Годунов, шагая по коридору от кабинета Басманова, —  ведь у Постельного приказа, как я слыхивал, более пяти тысяч четвертый поместной землицы. Вдругорядь и задумаешься, не снится ли мне это, токмо уразуметь не могу, почему государь столь таровастый ко мне оказался, оттого ли, что службу верно несу, оттого ли, что с Басмановым пришлось ватажиться?..” 

5

                В царской опочивальне стояла такая тишина, что, казалось, можно было бы расслышать полет мухи. Царь в глубокой думе полулежал в кресле и ожидал прихода архимандрита Чудова монастыря Левкия, который в последние дни беспрестанно посещал его.После приступов безудержного веселья и грубой чувственности, на Иоанна Васильевича снисходила меланхолия, и в эти минуты ему требовалась душеспасительная беседа и долгие покаянные молитвы. Игумен Левкий способствовал ему в этом, а потому у царя была настоятельная потребность чуть ли не ежедневно встречаться с ним.

                В коридоре послышался приглушенный шум. Иоанн поднялся с кресла, открыл двери и выглянул.

                В коридоре увидел он начальника внутренней дворцовой стражи нового постельничьего Годунова, который беседовал с двумя алебардщиками, стоявшими неподалеку от дверей царской опочивальни. Увидев царя, они замолкли и вытянулись в струнку.

                —  А!. —  произнес Иоанн, —  Митька!Проверяешь внутренние караулы?

                —  Точно так, батюшка государь, —  отвечал Годунов.

                —  Горазд ты в службе, как я погляжу! Недаром мне Басманов тебя нахваливал. Вот уж воистину: :жидка крапива родится, да в щи годится...

                —  Стараюсь, батюшка государь...

                —  Ну, давай обходи караулы, а потом я с тобой беседу иметь хочу по поводу племянников твоих малолетних...Надобно их ко двору переселить, будут царевичам в играх забавой...

                —  Оченно буду благодарен, батюшка, за такое внимание ко мне, недостойному... 

                —  Ну, ну, давай служи, Митька, верой и правдой царю своему, —  молвил Иоанн, — Еще и не то будет. Я умею благодарить слуг своих верных, а изменников наказываю люто...

                В это время стольник доложил о прибытии архимандрита:

                —  Преподобный игумен Чудова монастыря архимандрит Левкий желает предстать пред светлые очи твои, государь!

                —  Зови его! —  распорядился царь.

                Вскоре появился Левкий, угодник и потворщик страстям Грозного.

                Он предстал со смиренным видом: глаза были опущены вниз и руки сложены крестообразно.

                Помолившись, он подошел к царю и смиренно произнес:

                —  Да благословит тебя Господь на всякое благое дело!

                Царь набожно подошел под его пастырское благословение.

                —  Пойдем, отец, —  проговорил Грозный, — ты нужен мне.

                Оба они прошли в опочивальню.

                Дмитрий Иванович Годунов, отвесив низкий поклон, тихо удалился.

                —  Чем может служить, недостойный  пастырь великому государю? —  усаживаясь в кресло по приглашению Иоанна промолвил игумен, когда они вошли в опочивальню и остались там вдвоем.

                Грозный сел на свое роскошное ложе и оперся на посох.

                —  Слушай, отец: я царь, и дело трудное  — править большим государством, быть милостивым —  вредно для государства, быть строгим —  повелевает долг царя, но строгость точно камень лежит на моем сердце.Вот и сегодня вместе с придорожными татями погиб на виселице сын изменника Воротынского —  неповинен он был еще по делам, но лишь по рождению. Правильно ли поступил я, пресекши молодую жизнь сына крамольника, дабы он не угодил в отца, друга Курбского?

                Говоря эти слова, Грозный пытливым оком смотрел на игумена и, казалось, хотел насквозь проникнуть в его душу.

                Левкий несколько минут молчал, смиренно опустив глаза в землю и перебирая четки. Казалось, он придумывал и составлял ответ, который бы понравился Иоанну и не раздражил бы его.  

                Нетерпение Иоанна постепенно усиливалось, и он, наконец, вскрикнул:

                —  Ну, что же ты молвишь мне?

                Игумен поднял голову и ответил:

                —  Наказывать преступников —  долг государя, иначе он сам будет преступником. Вспомни, о царь, великий и мудрый, о пророке Моисее: он был на горе Синая, а израильтяне в то время сотворили себе золотого тельца и поклонялись ему.Что сделал он? Избил тысячи преступников. Среди них были и неповинные дети преступных отцов. Сам Господь часто повелевает карать до седьмого колена.Притом, ведомо и отцу Небесному, что действуешь ты, государь, радея лишь о благе своего народа, и первый среди всех богомолец за убиенных крамольников.

                Иоанн просиял.

                —  Добрый ответ, отче! А другие не так мыслят: называют меня кровопийцей, а не ведают того, что проливая кровь, я заливаюсь горючими слезами.Кровь видят все: она красная, в глаза бросается, а сердеч-

ного плача моего никто не зрит; слезы бесцветно падают на мою душу и словно смола горячая прожигают ее...

                Царь при этих словах поднял взор свой кверху, как бы исполненный глубокой горести.

                Игумен со смиренным видом слушал похвалы своего венценосного духовного сына. На секунду лишь едва заметная улыбка торжества промелькнула на его тонких губах.

                —  Помолимся о новопреставленном болярине Владимире, —  вдруг сказал царь и встал с кресла.

                Левкий быстро вскочил и рядом с Иоанном опустился на колени перед громадным иконостасом, стоявшим в царской опочивальне и освещенным несколькими лампадами червонного золота, блеск которых отражался в литых золотых окладах множества образов.

                Мы оставим их во время этой молитвы, и вернемся к Годунову, который, расставшись с царем и проверив надежность дворцовых караулов, шел по коридору к выходу из теремов. У самого выхода, находясь во власти потаенных дум своих, Дмитрий Иванович внезапно налетел на человека и, остановившись, тут же признал его.Это был тот самый рыжеголовый, с серьгою в ухе Скуратов-Бельский, с которым так часто сталкивала его судьба.

                Скуратов в свою очередь тоже признал Годунова: они остановились и стали беседовать, как старые знакомые.

                —  Не ожидал встретить, однако, —  сказал Дмитрий Иванович, —  Какими судьбами здесь, у хоромов царских?

                Скуратов самодовольно улыбнулся.

                —  А ты разве не слыхивал, сударь мой, — молвил он, играя рукавами своего кафтана, —  что приближен я теперича к царю...

                —  Что с того? —  пожал плечами Годунов, — И я приближен... Занимаю ноне должность главы Постельного приказа при батюшке- царе...

                —  Все про то знают, —  ответил Скуратов, — а я вот стал при государе судейским... Должность хоть и невелика, но батюшка меня особым своим вниманием жалует... Жисть такова, что вертеться надобно...

                —  Да, истинно так, —  сказал Годунов, — Горячее-то едят подъячие, а голодные едят холодное.

                Скуратову понравилась шутка, он громко расхохотался.

                —  А ты шутник, друже.Родом-то откуда?

                —  Вяземские мы...

                —  Бывал как-то в краях ваших.Землицы не больно густо, так себе, голь перекатная...

                —  Ну, ну, полегче! —  рассердился Дмитрий Иванович, —   Мы хоть и не больно знаткие, а в обиду себя не дадим!..

                — Да я ж сказал без умысла, —  добродушно усмехнулся Скуратов, —  я и сам таков буду...У нас в Можайске дела еще похуже вашего бывали!Вся надежда опять же на милость царскую!.. Одначе, что я здесь

байки с тобою травлю, Вяземский-то меня заждался...Ну, бывай, друже!

                И по-свойски хлопнув Годунова по плечу, он поспешил по своим делам, а Дмитрий Иванович долго смотрел вслед рыжему, дивясь тому обстоятельству, как переменчива судьба.

                Затем вздохнул и неторопливым раздумчивым шагом направился в терем Иоанна, так как, став постельничьим, укладывался спать

в одном покою вместе с царем Иоанном Васильевичем. 

(чтобы перейти к следующим главам нажмите на книгу)