Главная » Статьи » Прозаические произведения » Романы

Время судьбы. Судьба улыбается

ГЛАВА  ДВЕНАДЦАТАЯ

 

ГИБЕЛЬ  МАЛЮТЫ

 

Наша жизнь — как воск свечи,

Смерть не выбирает...

Час придет, и палачи

Тоже умирают.

Ф.Тютчев

 

1

 

Смерть Марфы Собакиной искренне опечалила Иоанна. Мо­жет быть, потому, что третья жена еще не успела ему надоесть. Целых две недели он провел в уединении, не допуская к себе ни­кого, кроме Скуратова, который по нескольку раз в день доносил ему о результатах допросов и пыток.

Наконец, царь появился в приемной палате. Извещенные об этом главари опричнины и уцелевшие бояре собрались во дворце все без  исключения. В палате стоял тихий гул от шепота, которым собрав­шиеся обменивались впечатлениями. Скуратов успел сообщить им, что государь "зело болен душою", а это означало, что Иоанн нахо­дится в мрачном настроении, которое сулит мало хорошего.

Дверь из внутренних покоев распахнулась. Вышли двое рынд и стали около возвышения, на котором находился трон. В палате воцарилось глубокое молчание. Через несколько секунд раздались медленно шаркающие шаги, и в дверях появился царь. При виде его мысленно ахнули даже самые близкие к нему люди. К трону медленно двигалось зловещее привидение. Иоанн был одет в чер­ную рясу, стянутую кожаным поясом. На голове возвышался шлык. В правой руке он держал длинный посох. За спиной тяну­лась мантия. Бескровное, желтое лицо, изрезанное глубокими морщинами, было совершенно безжизненно. Глазные впадины казались черными, как у черепа, и только в их глубине тускло све­тились потухающие глаза.

Сгорбившись, не обращая ни на кого внимания, не отвечая на почтительные поклоны, царь прошел к своему месту и опустился в кресло. Молчание продолжалось. Иоанн закрыл глаза и, каза­лось, начал засыпать. Так прошло несколько минут. Вдруг веки царя поднялись, и из-за них сверкнул знакомый злобный огонь. Иоанн быстрым взглядом окинул стоявших перед ним и остано­вил его на Григории Грязном. Опричник, хладнокровно принимав­ший участие во всех кровавых оргиях, почувствовал, как от этого взгляда у него на лбу начинает выступать холодный пот, а по спи­не пробегают мурашки.

— Подойди ко мне, Гриша, — едва слышно произнес царь.

Грязной приблизился к трону.

— Сказывали мне, Гриша, — тем же тоном умирающего продолжал Иоанн, — что любил ты Марфу Собакину допреж того, как спознал я ее. Скажи мне, была ли она тогда хворою?

Все насторожились. Такой вопрос в приемной палате, в при­сутствии бояр был совершенно необычен. Очевидно, предстояло нечто особенное. Грязной так растерялся, что не находил слова для ответа. Иоанн терпеливо ждал несколько минут, затем снова заговорил, стараясь придать своему голосу оттенок ласки:

— Что же ты молчишь, Гриша? В том, что ты любил Марфу, не вижу ничего дурного. Ведь и я ее любил. Хочу только дознаться, не была ли она хворой раньше.

Далее молчать было опасно, Грязной собрался с силами и сказал:

— Верно тебе сказали, великий государь. Бывал я прежде у Собакиных и думал свататься за боярышню Марфу. А что она хво­рая была, я не ведал.

— Так, говоришь, свататься собирался? — криво усмехнулся Иоанн. — Почему же не посватался?

— Ты, государь, изволил ее себе в супруги выбрать.

Иоанн хрипло рассмеялся.

— Ха-ха-ха! Значит, я у тебя невесту отбил? Добро. Так полу­чи же от меня за это награду!

С этими словами Иоанн размахнулся и ударил острием свое­го посоха Грязного в лицо. Острие попало в глаз. Грязной дико вскрикнул и упал.

— Прикончите его, — спокойно сказал Иоанн.

Скуратов, стоявший около трона, хладнокровно вытащил из-за пояса нож и вонзил его в грудь Грязному, корчившемуся на полу от страшной боли. Труп Грязного сейчас же выволокли из палаты.

Эта расправа изменила настроение царя. На губах его появи­лось что-то похожее на улыбку.

— С женихом покончили, — сказал он, и голос его теперь звучал гораздо добрее. — Теперь надо невест искать. Малюта! Готово?

— Все сделано, как ты повелеть соизволил, государь, — отве­тил Малюта, отвешивая поясной поклон.

— Ну, тогда едем! — воскликнул царь.

Царю подали шубу и шапку. На царской площадке перед дворцом было приготовлено несколько саней. Иоанн уселся. Ря­дом с ним поместились Малюта, Борис Годунов и князь Влади­мир Воротынский. В других санях разместилась свита. Никто не знал, куда едет царь, и, конечно, никто не смел спрашивать об этом.

Окруженные конными опричниками, сани помчались. Вые­хали за город, направились к Коломенскому. Опричники думали, что Иоанн хочет развлечься в своем любимом Коломенском двор­це, но царские сани миновали его, не останавливаясь. Иоанн, хра­нивший все время глубокое молчание, вдруг ласково обратился к князю Воротынскому:

— А мы, князь, к тебе в гости. Чай не прогонишь?

Князь рассмеялся.

— Помилуй, государь... — пролепетал он. — Я счастлив... толь­ко... не упредил ты меня... боюсь, что не смогу принять тебя, как надо.

— Об этом не беспокойся, князь, — многозначительно сказал Иоанн, — угощение мы с собой везем.

В двадцати пяти верстах от Москвы находилась вотчина Вла­димира Воротынского, в которой жила его семья. Князь всегда старался держаться вдали от двора, особенно с тех пор, как Иоанн создал опричнину. Воротынский одно время воеводствовал в Ниж­нем Новгороде, но потом по недужности удалился от дел и жил в своей вотчине, изредка наезжая в Москву.

 Царский поезд скоро прибыл в княжескую вотчину, где его появление произвело страшный переполох. Князь попросил у Иоанна разрешения на некоторое время удалиться, чтобы сделать распоряжения по хозяйству. Царь милостиво разрешил. Неожи­данные гости расположились в большой палате, стены которой были убраны богатой золотой и серебряной посудой.

Иоанн внимательно осмотрел палату, усмехнулся и сказал:

— Неплохо живется князю Владимиру. Не хуже моего.

— Не даром воеводствовал, — ехидно заметил Малюта.

В это время в палату вошел Воротынский. За ним шла кня­гиня. Она несла большой поднос, уставленный чарками с вином. Княгиня подошла к царю, низко поклонилась, а князь сказал:

— Осчастливь, великий государь, выкушай чару вина.

Иоанн взял золотой кубок, выделявшийся среди других се­ребряных и, соблюдая обычай, пожелал здоровья хозяину и хо­зяйке. Потом, по его настоянию, пригубила вина княгиня, осу­шил кубок князь, а затем взялись за кубки остальные. Когда все выпили, князь подал знак слугам, державшим наготове фляги с вином.

— Нет, подожди! — вмешался Иоанн, — Я тебе говорил, что угощение мы везем с собой. Отведай и моего вина. Да где же твои сыновья?

Воротынский велел позвать молодых княжичей. По знаку царя принесли стопу вина, захваченную из Кремлевского дворца. Ску­ратов сам наполнил им четыре кубка и подал их княгине, князю и княжичам. Воротынский понял, в чем дело. Он молча поцеловал жену, сыновей и залпом выпил вино. Его примеру последовали княгиня и княжичи. Через несколько минут все они корчились в предсмертных судорогах. Иоанн сидел под образами и хохотал, наслаждаясь агонией отравленных. Один только Борис, не выно­сивший подобных ужасов, закрыл лицо руками и незаметно выс­кочил из палаты.

Когда на полу лежали четыре неподвижных трупа, Иоанн встал и сказал:

— Видно, хозяева нам не рады. Раньше гостей упились. При­дется самим хозяйствовать.

В княжеской вотчине началась оргия.

Князя Воротынского постигла казнь лишь за то, что он был крестный отец Марфы Собакиной, родной отец которой на доп­росе с пристрастием, который проводил Малюта, показал, что Марфа была больна с детства и об этом знал Воротынский.

В княжеской вотчине царь веселился целые сутки, затем он отправился "искать жен". В один из таких наездов опричники по­пали в вотчину князя Милославского, где в это время находилась сама княгиня с дочерьми. Княжеская челядь, не зная, что во главе насильников находится сам царь, вооружилась и оказала отчаян­ное сопротивление. Более десяти опричников легли на месте. Иоанн лишь случайно уцелел. Пришлось отступить. Но князю Милославскому это сопротивление обошлось дорого. Через несколь­ко часов вотчину окружили несколько сот опричников. Иоанн сам командовал ими. Он строго приказал, чтобы в вотчине не остался в живых ни один человек, ни женщина, ни ребенок. Плохо воору­женная челядь держалась недолго. Опричники одержали победу и началась расправа, беспримерная даже для времен Иоанна. По­бедители, исполняя волю царя, не щадили никого. Женщин уби­вали, предварительно надругавшись над ними. Во время этой бой­ни произошел эпизод, чрезвычайно характерный для Иоанна. Скуратов, никогда не отличавшийся мягкосердечием, принес к царю двухмесячного внука Милославкого. Ребенок был так кра­сив и трогателен своей беспомощностью, что даже руки оприч­ников не поднимались на него. Иоанн взял ребенка на руки, поце­ловал его, потом сказал:

— Царское слово священно перед Господом. Я сказал, что здесь никто не должен остаться в живых. Да будет так!

И велел при себе зарезать младенца.

 

2

 

Был вечер. В высоком железном светце горели свечи. Царь Иоанн Васильевич сидел в одной из своих многочислен­ных палат в глубокой задумчивости, когда дверь приотворилась и на пороге появился Дмитрий Иванович Годунов. Увидев сумрач­ный лик самодержца, царский слуга уж хотел было уйти, но Иоанн Васильевич заметил его и поманил рукой:

— Поди сюда, Митька...

Дмитрий Иванович с поклоном приблизился.

— Хочу спросить тебя о том, что давно тяжестью легло на сер­дце мое страждущее...

— Спрашивай, государь, отвечу как на духу, — Дмитрий Ива­нович поклонился еще раз.

— Мою невесту Марфу отравили в опричном дворце, — мол­вил царь, и глаза его гневно сверкнули из темных провалов. — А ведь вход в Слободу только по особой моей милости... Как ты ду­маешь, Митька, могу ли я верить своим ближним слугам — оприч­никам?

— Государь, трудно в этом случае давать советы...

— А ты все ж, Митька, молви что-нибудь вразумляющее... Может, я тебя и послушаю, паки слуга ты мне верный и многаж­ды свою преданность уже доказал...

 Дмитрий Иванович с минуту помолчал. Мысли лихорадочно вертелись в его голове и следовало найти им верный ход.

Ситуация после смерти Марфы Собакиной в государстве сло­жилась прямо-таки критическая: царь подозревал в измене бук­вально каждого. А виноват между тем был только один человек, который как ни странно оставался вне подозрений и который с того злополучного дня замучил не одну жертву...

Царь, заметив сомнения, отразившиеся на лице Годунова-старшего, продолжал вкрадчиво:

—Говори, Митрий... Вижу, что-то ты знаешь, а сказать боишь­ся. Ведаю я: в смерти Марфы повинен кто-то из ближних моих. Но кто? От домашнего вора, говорят, не убережешься. Царь дол­жен быть прозорлив, а я? Позволил, что Девлет-Гирея к Москве подпустили, не затупив при этом мечей. Теперь вот — Марфа... Уж два месяца, как ее нет, а настоящий виновник смерти моей не­вестушки все еще не найден. Хотя я смекаю, что московскому боярству вряд ли был страшен ее отец Большой Собакин...

— Ты прав, государь, — тихо сказал Дмитрий Иванович, — боярам его страшиться нечего. Он обеднел, и родни у него мало. И смерть Марфы боярам не надобна была...

— Но кто же тогда ее отравил? — вопросил Иоанн, пытливо вглядываясь в Годунова.

Дмитрий Иванович молчал, не зная, решиться ли ему на прав­ду. Эта правда как-никак касалась его родственника, человека не шибко симпатичного, даже опасного, но все же...

— Молчишь, Митька? — усмехнулся царь, и глаза его сверк­нули недобро. — А ведь знаешь, кто отравил Марфу, то вижу я по глазам твоим... Стало-ть, сказывать не хочешь, истинного преступ­ника покрываешь... А кто идет на это — тот сам злейший преступ­ник, предатель отечества и царя своего...

Бледный Дмитрий Иванович бухнулся царю в ноги.

— Не гневись, батюшка... Язык не поворачивается молвить про то...

— Как знаешь, Митька, — Иоанн Васильевич отвернулся. — Можешь не сказывать. Зачем понапрасну ломать голову, Гришка все равно сыщет — кто. А уж тогда позабавимся...

— Да не сыщет он, великий государь, никогда не сыщет!..

Иоанн вскинул голову.

— Как это не сыщет? Почему?

— Скажу я тебе, батюшка, да токмо поверить тебе в то будет тягостно...

Дмитрий Иванович приблизился к царю и вполголоса произ­нес несколько слов.

От этих слов грозного царя бросило в дрожь, он побледнел, на губах появилась пена бешенства, глаза, казалось вот-вот вылезут из орбит.

Он вскочил с места и изо всех сил хватил посохом оземь.

— Уничтожу! — закричал он столь страшным голосом, что Дмитрий Иванович попятился и поспешил убраться прочь из па­латы.

В таком ужасном припадке гнева, в каком пребывал Иоанн Васильевич, лучше было вовсе не находиться рядом с ним, ибо царская десница могла обратиться против кого угодно, будь то даже самый случайный и посторонний человек...

 

3

 

В большой жарко натопленной палате с низким крестовым сводом в один из декабрьских дней собрались бояре, окольничие, московские и думные дворяне. Сидели на скамьях, с боков печи, в однорядках, кафтанах, у всех — посохи и шапки в руках. Вели беседу неспешную.

— Жития нам в Москве более не стало. — говорил князь Голицын, с тощей бородкой, редкими волосами на плечах, си­дящий на печной лежанке. — Государь, кажется, только о вой­нах и помышляет. Оно и правильно, ибо согласись мы жить по старине, и Литва, и Польша, и немцы орденские, и крымские татары, и султан кинулись бы на нас, разорвали тело, души по­губили... И все же наше дело не воевать, а в мире и согласии княжить. Не быть Москве деспотом. От Владимира святого и по сей день навечно Господь поставил княжить на уделах кня­зей Ростовских, Суздальских, Ярославских, Шуйских, Голицы­ных, Салтыковых...

— Стой, князь Голицын! — прервал его князь Салтыков, туч­ный и зверовидный мужчина лет под пятьдесят с красным лицом и изломанными бровями. — Не хочу тебя слушать! Невзначай, в пустой речи, — ишь ты, — место наше утянул — Голицыны, а по­том Салтыковы. Мы, Салтыковы, от Рюрика — прямые. Мои пле­мянники твоему второму сыну в версту.

— Твои племянники ровня моему сыну? — Голицын шумно захохотал, отчего его редкая бороденка запрыгала. — Да где ж это видано?

— Смейся не смейся, а правда моя! — сказал Салтыков. — Слезь с печи, я сяду, а ты постой — у двери.

— Это я слезу — тебе место уступлю? — вскипел Голицын.

— Слезешь, уступишь.

— Ах вор, ах собака! — вскричал князь, и неизвестно, чем бы закончился этот спор, если бы дверь не заскрипела и в палате не появился Малюта Скуратов — широкий, красный, со всклокочен­ной бородой, в валенках и дорожном сермяжном костюме.

 Все присутствующие вскочили с мест и стали приветствовать царского фаворита.

— А что, князья, — сказал Скуратов, криво усмехаясь в боро­ду. — Все местничаете? Для того нашли бы палату где-нибудь ук­ромнее. Издревле в великокняжеской избе собирались удельные князья с великим князем как единокровные, как равные, думали и сказывали, войну ли, мир ли. Но коли уж вы собрались здесь, я новость вам великую сообщу — меня государь в Ливонию воево­дою направляет...

Князья и бояре зашумели, загомонили, стали переглядывать­ся в большом удивлении. Виданное ли дело — Малюту, любимца, первого человека у трона, царь вдруг отлучает от себя и посылает на войну!

Григорий Лукьянович, кажется, не менее князей да бояр обес­кураженный поворотом собственной судьбы, пояснил:

— Позавчерась в думе говорю: несносно нам терпеть обиды от магистра ордена Ливонского, от немецких рыцарей, от польско­го короля да литовского гетмана... Из Ливонии перебежчики мне сказывали, — в Ревеле великий магистр Фюрстенберг после обед­ни говорил рыцарям гордые слова: московскому-де войску толь­ко на татар ходить, а против нас, рыцарей, оно слабо, пусть к нам сунутся московиты, — мы их копейными древками до Пскова и до Новгорода погоним. Услышав это, царь вошел в гнев неописуе­мый и так мне сказал: Малюта, не мешкая надо везти пушечное зелье, свинец, солонину и сухари в Новгород и Псков, ставить рат­ные запасы близ украин литовской и польской... Новгородским кузнецам — ковать ядра для великих стенобитных пушек... По­шлешь в Казань за войлоком — шить ратникам тегиляи, в Астра­хань пошлешь за добрыми татарскими луками...

— Так и впрямь война, Григорий Лукьянович? — вскричал князь Голицын в ужасе.

— Язык свой прибей к небу гвоздем, — сурово отвечал Ма­люта. — Вам следовало бы не лясы точить, а ломать вашу боярс­кую неохоту. Если уж государь меня, верного слугу своего, в Ливонию посылает, о вас и речи быть не должно, вы давно обя­заны коней своих поить в Варяжском море... А вы здесь попусту рассиживаете! Я вам вот что еще скажу: царь пуще прежнего опалился на бояр да княжат, а поелику он нездоров, на устах его одно только слово "крестоцелование". Князья, бояре московс­кие и думные дворяне, думайте — час дорог: кому будете крест целовать на царство...

Собравшиеся в палате зашумели.

— Думать нам недолго, — молвил наконец князь Салтыков, — нам другого царя, окромя Иоанна Васильевича, не надобно. Кня­зю Старицкому — первому крест целовать, пусть он нас и рассу­дит в нашем великом смущении. И пойдет он ко кресту по своему месту — одиннадцатым.

— Истинно так, — важно вымолвил Малюта.

— А первому идти мне, — продолжал Салтыков.

— Тебе? — послышался с лежанки ехидный голос князя Голи­цына.

— Мне, — повторил Салтыков.

— Место твое седьмое, — уточнил Голицын.

— Чего? Чего? — возмутился Салтыков. — Ах, собачий сын, досадник! Шпынь ненадобный! Дайте мне разрядную книгу, вон в печурке лежит.

Один из бояр поднялся и, отсунув кверху рукава, обеими руками с бережением взял из печурки большую книгу в коже с медными застежками и подал ее Салтыкову. Князь, усевшись на скамью, отстегнул застежки и, мусоля палец, стал медленно листать ее.

Малюта поглядел на это, досадливо сплюнул и молча вышел из палаты.

 

4

 

А теперь, уважаемый читатель, мы попросим тебя напрячь воображение и перенестись вместе с нами в русский лагерь, рас­положенный в Ливонии.

Несмотря на зиму, здесь стояла промозглая, сродни осенней, погода: окрестности окутывал густой туман, на брезенте шатров, раскинутых вблизи леса, капельками застыла изморось; из ту­манного далека слышался скрип телег, голоса, окрики, ржание лошадей.

Возле одного из шатров на пнях расположились подъячие, и, положив на колени бумаги, писали. Малюта Скуратов в накину­том на плечи нагольном тулупе диктовал им письмо для крымско­го хана. Рядом с ним стоял воевода Никита Романович Юрьев, высокий, дородный, с крючковатой бородой. Воевода только се­годня прибыл в лагерь из Москвы, тогда как Малюта находился здесь уже несколько недель.

Окончив диктовать очередную фразу, Малюта поежился и обратился к Юрьеву:

— Крепость-то мы осадили кругом, да начинать опасно, — ви­дишь, какой туман, своих побьешь. Вот прояснит, тогда ударим из больших пушек и полезем на стену...

— Эх, Ливония, — вздохнул Юрьев, — одна-то сырость. И ла­герь же выбрали где поставить... Ни сесть, ни лечь, ни Богу помо­литься...

 — А что в Москве слыхать, Никита Романович? — спросил Скуратов.

— В Москве — смирнехонько... Государь Иоанн Васильевич, как всегда в заботах о женитьбе. У трона твои родственники — Годуновы. Особливо приближен к царю теперича Бориска, он ныне — мыльник государя и, сдается мне, далече пойдет...

— Добре! — усмехнулся Малюта и набросился на подъячих — Рты разинули! Пишите... "Тебе, хан Девлет-Гирей, об Астраха­ни да Казани нам не поминать. Бог нам эти царства дал в бережение, и мы, сам знаешь, сидим на коне и сабля наша изострена..." Пишите: “Девлет — добре-есть-веди, люди-твердо-ер...”

В это время в тумане вспыхнуло тусклое пламя, раздался пу­шечный выстрел.

Скуратов и Юрьев насторожились.

— Кажется, с крепости ударили, — сказал Юрьев.

— Взяли крепость, отдали, опять возьмем и опять отдадим, — произнес Малюта раздумчиво. — Ох и крепкий орешек этот Виттенштейн!

Он обратился к подъячим:

— Повременим покамест с письмом. Велите готовиться к штурму крепости. Чтобы лестницы осадные в руках держали креп­ко. У гуляй-города колеса смажьте, а то дюже скрипят. У каждой пушки поставьте бочку уксуса и поливайте, не уставая, — стре­лять будем докрасна...

Подъячие мигом убрали бумаги и вытянулись перед Скурато­вым на манер ординарцев.

— Войска благословили? —вопросил у них Малюта.

— Нет еще...

— А чего ждете? Благословить войска!

— Будет сделано...

— И лошадь мне подать свежую!

— Какую прикажешь?

— Лучше Гнедка.

Малюта вошел в шатер и через некоторое время появился сно­ва, в шишаке и кольчуге, на ходу пристегивая саблю. Его уже ожида­ли слуги, держа уздечку прядавшего ноздрями породистого скакуна.

Тем временем со стен крепости снова раздался пушечный выстрел. Туман понемногу развеялся, и сквозь клочья его стали проступать темные зубцы Виттенштейнских башен.

Малюта вставил ногу в стремя и грузно взгромоздился на Гнед­ка, который даже присел под столь внушительной ношею.

— Ну, буланый, вперед! — крикнул царский воевода, вонзая шпоры в бока лошади.

Скуратов проехал по лагерю, отдавая последние распоряже­ния. В считанные минуты русский лагерь ожил. Стали сновать взад-вперед ратники с лестницами, опричники подхватили со всех сторон и потащили по направлению к крепости гуляй-город. Раз­дались звуки труб, грохот пушек.

Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, Ма­люта поднялся на лобное место, откуда, несмотря на редкий ту­ман, был виден не только замок Виттенштейн, но и все располо­жение русских войск. Скуратов опасался только одного: нападе­ния ливонцев с тыла.

"Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, — гово­рил он сам себе, — то дело — швах, там у нас наиболее незащищен­ное место... Надо не давать ливонцам передыху! Атака должна сле­довать за атакой."

Получив приказ о штурме, конница и пехота бросились на осаду Виттенштейна. Чаще загрохотали пушки, поредевший ту­ман то и дело озарялся сполохами залпов.

Князь Никита Романович Юрьев командовал арьергардом, и со своего возвышения Скуратов видел, как его опричники по лес­тницам карабкаются на стены крепости. Ливонцы отчаянно со­противлялись, осыпали нападающих градом стрел, лили сверху горячую смолу: то и дело звучали хлопающие выстрелы из пища­лей. В ход пошли стенобитные пушки, к воротам крепости был подтащен гуляй-город...

Захваченный стихией разгорающегося сражения, Малюта вскарабкался на Гнедка и стал спускаться с возвышения книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе спускался он к лощине, тем чувстви­тельнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Весь воздух здесь был пропитан пороховым дымом. Лица оприч­ников были закопчены и оживлены. Довольно часто слышались звуки жужжания и свиста пуль.

— Давай, ребятушки! — молодцевато крикнул Малюта оприч­никам. — Покажем проклятым ливонцам, где раки зимуют! За царя, за отечество!

Он едва успел договорить эту фразу. В воздухе послышался свист, ближе, ближе, быстрее и слышнее, и ядро, с нечеловечес­кой силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от того места, где находился воевода. Земля как будто ахнула от страшно­го удара.

Малюту взрывом выбросило из седла. Когда дым развеялся и к нему подбежали опричники, бывший царский фаворит был уже мертв... Осколки от ядра угодили в голову и, несмотря на кольчу­гу, оставили несколько рваных ран на теле. Только на обезобра­женном лице Григория Лукьяновича застыла отвратительная улыбка, больше напоминающая зловещую гримасу...

 

 

5

 

В просторной, рубленой из толстых колотых сосновых бре­вен бане было жарко натоплено. Полок здесь выстлан кедровыми плахами, и на нем свободно могли бы париться сразу пять чело­век. У дверей в углу — печь-каменка, с вмазанным в топку кот­лом. Ближе к окну большое и глубокое корыто на ножках.

— Ты, батюшка, залазь пока на полок да насухо попрей, а я тем временем воду приготовлю, — скороговоркою сказал Борис Годунов, хлопоча в широком предбаннике.

Царь Иоанн Васильевич положил под голову веник и растя­нулся на горячих кедровых плахах. Он захмелел от тепла и пря­ных запахов раскаленного воздуха, вобравшего, казалось, весь таежный аромат. Веник под головой — из молодых березовых ве­ток вперемешку с пихтовыми. В свое время на вышке он не успел еще высохнуть, а только подвял. И теперь, ошпаренный кипятком, разбух, засочил хвойной духопрянью и нежной сладостью весен­них берез.

— А что, Бориска, — подал голос царь, — банька-то зело хо­роша...

— Хороша, государь, и ты прав, что предпочитаешь ее купаль­не с мрамором... Купальня мертва, тогда как здесь попаришься раз — и словно заново на свет народился. Дай-кось плесну воды на каменку!

Годунов черпанул ковшиком холодной воды и вылил ее на рас­каленные камни. Сразу поднялись клубы пара. Царь зажмурил глаза и увидел себя среди луга, утопающего в белоснежии ромашника и бархатистой зелени мятника... Ему почудилось, что зашу­мела над головой цветущая черемуха, запахло смородиновым ли­стом. Иоанн блаженно улыбнулся. Пар расползся по бане, густо жался к стенам.

— Зепо! — произнес царь и кликнул. — Борька, поди сюда!

— Что, государь? — Годунов выглянул из предбанника.

— Скажи мне по чести — хороший ли я царь?

— Разве про то спрашивают, государь? — дипломатично от­ветил царский мыльник. — Народ тебя любит, стало быть, — хо­роший...

— Я вот что думаю: царь должон душу положить за други своя... А другов у меня — от Уральских гор до Варяжского моря, все мои чады. Вот и рассуди меня с самим собой. Душонку свою скаред­ную спасу, а общее житие земли нашей разорится. Хорошо или нет мимо власти царствовать? На суде спросят: дана была тебе власть и сила — устроил ты царство? Нет, отвечу, в послушании и кротости все дни в скуфеечку проплакал. Хорошо али нет?

— Не знаю, что тебе и сказать, государь.

— А ты знай, Борьку, хоть я и царь, а ты токмо мой мыльник да слуга верный. Русская земля — моя единая вотчина и шапка Мономахова на мне — выше облака...

Иоанн помолчал немного и продолжал свои рассуждения:

— Вот ты баешь, что люди меня любят, живот готовы за меня положить... А откель же тогда изменники? Тот же Андрей Курбс­кий. Я любил его, аки сына родного, а он был вором, собакой, от века дышал на меня изменою. Под Невелем, уговорясь, дал раз­бить себя гетману Радзивиллу... Войско утопил в болотах. Сам одвуконь бежал. За все то польский король ему — на место ярослав­ских-то вотчин — город Ковель жалует с уездами... Воля ему те­перь без моей узды... Томлюсь — казни ему не придумаю.

Борис, вылавливая проволочным скребком обваренную в ки­пятке ромашку, мяту и ветки черемушника со смородиной, взгля­нул на Иоанна.

— Государь, оставь думы и кручины беспричинные... Лучше полезай в корыто, сразу охорошеешь... Вода-то с травами-припра­вами... После такой водицы волос твой станет мягче паутинки, а телу никаких заморских духов не занадобится...

Царь медленно спустился с полка, распластался в корыте всем своим сухопарым и ширококостным телом, утонув в густо-зеленом отваре и пристроив под голову все тот же веник. Невесо­мо-блаженное состояние охватило его. Заботы уплыли и раство­рились.

Вдруг в оконце бани резко и дробно застучали. Царь поднял голову, Борис метнулся в предбанник.

— Кто там?

—Срочное известие государю...

— Говори!

— Государь, не вели казнить, вели миловать, — раздался за дверью сиплый, взволнованный голос. — Новость из Ливонии пришла... Крепость Виттенштейн взята, а твой верный слуга Малюта Скуратов-Бельский убит...

— Что?! — вскричал Иоанн, поднимаясь из корыта и вопро­сительно глядя на своего мыльника.

— Он говорит, что Малюта... что Григорий Лукьянович убит, — ответил пораженный известием Борис, опуская руки.

Иоанн сел на скамью, опустил голову на руки и неожидан­но... захохотал. Годунов с изумлением смотрел на него, а царь хохотал все пуще. Наконец, когда слезы навернулись на глаза, молвил:

— Вот она, Борька, его кара... Не я, Бог покарал собаку... А он, лукавый раб, думал, что жизни моей не хватит, чтоб душу его увидеть, совесть пощупать... А тебе, Борька, я тоже скажу для острастки: бойся прогневить меня, я костер большой — опалю! Ну, да ладно, забудем про измену да лукавство, вода-то, поди, остыла...

— Горячей не подлить ли, государь? — робко спросил Году­нов, все еще не пришедший в себя от новости, принесенной гон­цом. Он мысленно представил, как будет убита известием о смер­ти отца жена его — Мария.

— Подлей, Борька, горячей-то, — блаженно молвил Иоанн, казалось, уже забывший обо всем на свете. Он снова погрузился в воду. — Понежусь еще немного... Люблю аз грешный баню... Рас­кинешься — телу простор-волюшка, всю тоску мята выбивает, ромашка винтит кровь, смородина полусонным делает. Лежишь — про старость и не вспомнишь!..

Борис подлил в корыто кипятка, снова плеснул ковшичком на камни.

Царь удовлетворенно закряхтел.

Помывка в бане продолжалась своим чередом...

Серебряная мышь гл.2(чтобы перейти к следующим главам нажмите на книгу)

Категория: Романы | Добавил: dojdimir (20.11.2015) | Автор: Дождимир Ливнев E W
Просмотров: 2576 | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *: