ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ

УСАДЬБА ТУЛУПОВЫХ

На следующий день Малюта пал ниц перед троном госуда­ря. Узнав об очередной боярской измене, царь впал в неисто­вый гнев. Он закрыл глаза, судорожно вцепился руками в по­ручни трона так, что пальцы свело судорогой, и самозабвенно прошептал:

— Уничтожу сей град великий, по ветру разнесу...

— Осторожность не помешает, — угодливо ввернул Малюта.

— Верно, Гриша. Мысли царевы читаешь. Донос сей надобно проверить, послать туда верного человека и найти грамоту...

— Есть у меня такой...

— Кто? — насторожился царь.

— Племянник твоего постельничего, государь.

—А, мой новый стряпчий! Хороший выбор! Заодно и посмот­рим, как он верой и правдой государю служит... Вели позвать!

Малюта передал приказ царя. Через минуту в приемную во­шел Борис в новой униформе опричника. Строгая черная одежда выгодно подчеркивала изящную фигуру молодого человека. Но­воиспеченный стряпчий низко поклонился с приветствием:

— Бью челом твоей царской милости. Чего изволишь, Госу­дарь Всея Руси?

— Ладно, ладно, Бориска! — оборвал его грубо Иоанн, и вспомнив послов улыбнулся. — Показал ты себя с гостями дюже. По сему и доверие получил. Сослужи-тка мне еще одну службу — поедешь с челобитцем, прозываемым Петром Волынцем, в Новгород и привезешь грамоту крамольную, если таковая име­ется. Смотри, пока приказ выполнять будешь, никому не сказы­вай. Об этом деле знать должны только трое: ты, я и Малюта. Поручение сие тайное, сроку даю тебе двенадцать ден. Малюта, выдай ему на поездку пятнадцать рублев. Опосля отчитается. Ступай!

Борис низко поклонился и, пятясь задом, покинул царские покои.

2

После этого недолгого разговора Борис заскочил домой, со­брался в дорогу — и в путь. Три битых часа скакал он со своим новым знакомцем Петром Волынцем. "Вот гад, — думал Борис, — донес на целый город... Если донос подтвердится, беда Новгоро­ду. Царь в гневе крутой, будь я на его месте, я бы такого казнил после всего”. (Что впоследствии и сделал Иван по наущению Ма­люты).

Но вслух Борис ничего не говорил и свою неприязнь к донос­чику скрыл под маской гордости и высокомерия. Вечерело. Мо­роз крепчал. Но селения все не было. У Бориса стали замерзать руки, клонило ко сну.

 — Может водочки, боярин? — предложил Волынец, наблю­дая вялость Годунова.

Борис промолчал и только отрицательно помотал головой. Проезжая через чащу, путники услышали волчьи голоса.

— Ого, как воют, окаянные! — испуганно заговорил Волынец. — Нам до темноты до какого-нибудь жилья добраться бы, а то не­сдобровать. Може, прибавим, боярин?

— Прибавим! —лаконично согласился Борис.

И путники погнали своих четвероногих друзей с удвоенной энергией. Неожиданно из-за кустов вылетела дюжина серых хищ­ников. Оглушительно воя и лязгая зубами, они бросились в пого­ню. Но Борис не растерялся, хотя испуг, передавшийся от лошади к хозяину, частично и сковал тело.

— Мушкеты готовь! — крикнул он скорее для бодрости, чем для команды.

Люди дружно выхватили из-за своих поясов мушкеты и выст­релили в ближайших преследователей. Петр Волынец хоть и был расстригой и пьяницей, но стрелком оказался хорошим. Борис тоже не промахнулся. Два зверя упали. Их соплеменники набро­сились на не успевшие остыть трупы. Это дало возможность пере­зарядить оружие и оторваться от серых разбойников. Чаща кон­чилась и вдали замаячили огоньки.

— Радуйся, боярин! — заорал Волынец. — Вон, видишь огни, значит чья-то усадьба. Скорее гони!

Приободренные видом огней, путники еще больше разгоря­чили своих лошадей. Тем временем вой снова стал приближаться, но путникам повезло и, измотанные борьбой и замерзшие, они все же успели добраться до жилья. Вой прекратился. Видимо, хищни­ки услышали лай собак и повернули назад.

Это действительно оказалась усадьба. Путники постучали в дубовые ворота, обитые железом. В воротах открылось смотро­вое окошко и раздался голос сторожа:

— Кто там, чего надобно, люди добрые?

— Слуги государевы, — ответил Борис, — спешим по важно­му делу в Новгород. Все нам должны помогати, коней да приют давати...

После этих слов Борис показал царскую печать. Окошко быст­ренько закрылось, ворота заскрипели, и сторож впустил их во двор.

3

Путешественников провели в дом. Хоромы оказались богаты­ми. Слуги помогли им раздеться. В горнице усадили на скамью, принесли медвежьего жира и стали растирать замерзшие части тела — руки, лицо, ноги. Борис понемногу приходил в себя. Он рассматривал поставцы, уставленные богатой серебряной и золо­той посудой, и чувствовал, как приятное тепло разливается по все­му телу. Перед гостями накрыли стол, положили рушник на коле­ни. В горницу вошла молодая боярыня.

"Хозяйка", — догадался Борис, поражаясь увиденной красоте. Ярко вышитый сарафан, румяна, подведенные брови и богато украшенный кокошник про­извели на молодого Годунова сильное впечатление. Борис смутил­ся, зарумянился, поднявшись, выговорил:

— Здравствуй, хозяюшка!

— Здравствуйте, гости дорогие! — не в пример Борису гром­ко и даже бойко ответила боярыня. — Отведайте медку сладкого да гуся жирного, да грибков соленых, да огурчиков моченых, да капустки квашеной, да свежей ягоды! А что вы за люди такие? Далеко ли путь держите ?

— Я Борис Годунов, царский стряпчий, а это государев шестник, Петька Волынец. Дозволь и твое имя узнать, хозяюшка, что­бы было кому спасибо сказать, да добрым словом в пути помянуть.

— Боярская дочь, Анастасия Тулупова.

— Тулупова? — удивился Борис.

— Тулупова. Али фамилию нашу слыхивал?

— Как же! Борис Тулупов, что при дворе царском, чай, брат твой, боярыня?

— Оно так, братец родненький. А коли братца моего знаешь, вдвойне гость желанный будешь. Ай, и красавец ты, царский по­стельничий! Посидеть бы с тобой часок, попить чаек, да только вид у вас у обоих уставший. Ешьте да отдыхайте. Утро вечера муд­ренее.

После угощения путникам отвели отдельные палаты. Борису досталась горница со слюдяным окошком, выходящим во двор. Двор был богат: хорошо сделанные конюшни, псарня, курятник, свинарник, домишки дворовых, флигеля — все это напоминало небольшой городок, добротно срубленный, ухоженный.

Борис приготовил постель ко сну. Усталость давила на веки. Как только голова юного стряпчего коснулась подушки, он тут же заснул.

Проснулся Борис поздним утром. Его разбудил солнечный зайчик, щекочущий усердно заспанные глаза. Борис потянулся, чихнул и окончательно освободился ото сна. Ему не хотелось вста­вать, хотелось понежиться, государевы дела отошли куда-то в сто­рону. Он чувствовал себя молодым, здоровым. Чего-то не хвата­ло. На миг вся эта придворная жизнь показалась ему такой мел­кой, такой незначительной, что Борис даже удивился своему нео­жиданному настроению. Он улыбнулся, закрыл глаза и перед ним возникло воображаемое лицо хозяйки. Красивые голубые глаза,  словно подведенные брови, ровные белые зубы, смешинки в гла­зах. Мысленно наблюдая за образом, Борис предался игре. Он то открывал, то закрывал глаза. Абрис молодой красавицы то появ­лялся, то исчезал. И Борис неожиданно поймал себя на мысли, что девушка ему нравится.

В горницу вошел нарядно одетый слуга. Он чинно поклонился и пробасил:

— Хозяйка, матушка Анастасия, к столу приглашает — и, от­дав второй поклон, вышел.

Борис вскочил с ложа, встрепенулся. Ему не терпелось уви­деть Анастасию. Он сделал разминочные упражнения, которым научил его старец. Они возвращали телу бодрость и поднимали дух. Подошел к рукомойнику и по пояс облился из ушата холод­ной колодезной водой, быстро растерся цветастым полотенцем. Процедуру Борис любил и потому пытался выполнять ее каждый день, так как холодная вода укрепляет не только тело, но и ум, и волю. Обтеревшись насухо, Борис быстро оделся, перекрестился на образа и вышел в залу. Здесь его ждала хозяйка в нарядном са­рафане и кокошнике с жемчужными вясями. Во времена княжны Ольги на Русь были завезены византийские штучки — белила и румяна. По лицу хозяйки было видно, что она ими воспользова­лась. Ярко нарумяненные щеки и глаза с поволокой придавали Анастасии здоровую веселость и выказывали скрытую радость гостю. Она встала, улыбнулась, поклонилась юноше и мягко, на­распев сказала:

— Бью челом моему благодетелю, гостю знатному. Прости мое скудоумие да отведай, чего бог послал.

Стол был накрыт в лучших российских традициях. На завт­рак бог послал — братину с квасом медовым, довольно солидную чашу ляпышей, голову щуки с чесноком, квашеную капусту, желе, орехи в сахаре и прочие сладости. Борис любил хорошо поесть и поэтому оценил старания хозяйки.

— Спасибо за хлеб-соль, хозяюшка, знатное у тебя угощение! Любо глядеть, любо, как и на хозяйку! — ввернул Борис первый комплимент.

— Ох и льстец ты, батюшка боярин! — улыбнулась Анастасия и погрозила белым пальчиком. По ее виду было понятно, что лесть, как она ни груба, весьма приятственна оказалась ее слуху.

Хозяйка и гости сели за стол.

— Сегодня мои девки и парни, — повела светскую беседу Ана­стасия, — снежную забаву устраивают. Ох и весело будет! Не хо­тели бы поучаствовать?

— Да на службе мы — начал было оправдываться Борис, хотя это предложение соответствовало его настроению. Где-то в глу­бине сознания промелькнула мысль: "Да пошли они все..."

— Там и горка будет, и шутейные снежные городки, — про­должала хозяйка.

— Поспешать надо бы! — упирался Борис, доедая последний ляпыш, обмакивая его в сметану и смакуя во рту, пристойно почавкивал, дабы показать хозяйке вкусность ее стола и тем самым сделать ей еще один комплимент...

— Вкуснота, однако! — от всей души непроизвольно вырва­лось у Бориса.

— Истинно, истинно! — поддакивал Волынец, кося глазом на братину, уже успевшую опустеть наполовину.

— А банька у меня знатная сегодня, ой знатная! С веничком березовым, да с квасцом смородиновым! — щебетала Анастасия, обжигая Бориса знойным взором. — А дорожка у тебя длинная, ох и неблизкая, погости денек, а там и поспешаешь.

Баня была сильным доводом для того, чтобы задержаться. Бо­рис любил баню, да и кто ее не любил на Руси? В ту пору русский человек мылся чуть ли не каждый день, а уж несколько раз в не­делю — так это обязательно. Даже самый захудалый дворянин имел собственную баню.

— Баня, говоришь? — растягивал молодой Годунов ответ. — Баня — это хорошо, от бани только нехристь откажется... Ладно, денек погостим, что скажешь, Петруха?

— Хорош медок, — отвечал Волынец, постукивая о стол пус­той братиной. — А была бы нужда. Банька, я чаю, ишшо лучше!

— Коней придется загнать, — заключил Борис.

— О конях не изволь беспокоиться, батюшка, — утешила его Анастасия. — У меня в конюшне любого рысака возьмешь. Еще одного дам в придачу. Наши кони ой знатные, братец-то мой ло­шадей любит, толк в них знает...

Борис остался, где-то в глубине души сознавая, что сделал это не только ради бани.

4

После полуденного отдыха, когда поглощенная снедь, урча, переваривалась в животе, Борис, его спутник и хозяйка вышли во двор, где управляющий имением уже собрал девок и холопей для зимней забавы.

— Ой, красны девицы и добры молодцы, а ну пошли на поляну! — ско­мандовал он.

Девушки и парни разделились на группы и гуртом не спеша пошли на заснеженную поляну, находящуюся недалеко от усадь­бы. Погода была прекрасной. Ярко светило солнце, сверкая и от­ражаясь от инея на деревьях и снежном покрове. Ветра не было.

 Балуясь, сучьями потрескивал сухой морозец. Выйдя на поляну, девицы и молодцы вошли в заранее приготовленные снежные го­родки, и потеха началась.

Каждая сторона пыталась забросать снегом другую. Парни делали снежки побольше и кидали точнее, зато девицы были про­ворнее их — снежки летели чаще. В Бориса долго не попадали, он лихо увертывался, но вот один из метко пущенных снежков зае­хал ему прямо в лоб, юноше залепило глаза. Стряхнув снег, боя­рин увидел смеющееся лицо Анастасии. Раззадорившийся Борис прыгнул вперед и с криком “Айда, ребята?” увлек ватагу парней на штурм девичьей крепости. Девки с визгом и хохотом стали раз­бегаться врассыпную, парни бросились их преследовать. Борис, естественно, — за Анастасией. Снег весело шуршал под ногами, за­медляя бег. Сапоги вязли в сугробах, не давая быстро переступать. От суматохи и скорости Борис упал носом в сугроб и тут же услы­шал смех боярыни:

— Что ж это ты, боярин? — подзадоривала она. — Али каши мало съел, али квас медовый дух сшибает?

Борис выплюнул снег изо рта и, подражая шутейному тону Анастасии, закричал:

— Берегись, боярыня! Ужо поймаю! Жарки мои объятия бу­дут!

— Да где тебе, неуклюжему! — еще пуще подзадоривала Ана­стасия, в это время влезая на горку, искусно сделанную дворовы­ми мастерами.

Не успел Борис оглянуться, как она была уже на вершине. По правилам игры парни должны были залезть с покатой стороны и стянуть девок с горки, а те, в свою очередь, должны были тщатель­но этому противиться.

"Ох и шустра, однако, — подумалось Борису. — Ох и красна девка!"

Не теряя времени, юный стряпчий подбежал к горке и стал карабкаться по льду наверх. Ноги скользили и не давали продви­нуться. Тогда Борис разбежался и с ходу, используя быстроту ног, попытался взобраться к желанной цели. Это ему было удалось, но боярыня толкнула Бориса в плечи. Он не удержал равновесия и упал, успев уцепиться за валенок девушки.

Валенок слетел с очаровательной ножки, и Борис вновь ока­зался внизу. Тогда он предпринял еще одну попытку и, используя всю свою ловкость, забрался на горку. Боярыня его вновь хотела было толкнуть в плечи, но, уже набравшийся опыта, Борис схва­тился за пояс и они кубарем скатились вниз, на секунду превра­тившись в один большой темный ком, из которого торчали вален­ки, сапоги да рукавицы и исходил визг да хохот. Когда движение прекратилось, Анастасия оказалась в объятиях Бориса.

— Любы ли тебе забавы, Борис? — смеясь, спросила она, пе­реводя дух.

— Ой любы! Ой как любы! — ответствовал Борис и неожи­данно для себя ему захотелось поцеловать Анастасию.

— Ох и охальник же ты, гостюшка! Не успел нагостеваться, а уже балуешь! — со смехом отстранилась от него хозяйка. Живо вскочила и побежала.

— Догоняй, кочеток необщипанный! — крикнула она зазывно.

— Какой кочет да не хочет? — похохатывая, отвечал Борис. Ему вдруг почудилось, что Анастасия ему не просто нравится, а что он начинает ее любить.

Забава подходила к концу. Разгоряченные и запыхавшиеся, парни и девки парочками возвращались в усадьбу. Борис шел ря­дом с Анастасией.

— Упарился, боярин? — стрельнула девушка глазами в сторо­ну Бориса. — Девки шибко бегут, а поймавшись, не дают... себя за косу тащить!

— Ой, упарился, хозяйка... Баньку бы сейчас в самый раз, а там... все напоказ.

— А она уж нас и дожидается, а в ней все раздеваются...

Так, перебрасываясь колкими шуточками и двусмысленны­ми фразами, они вошли в хоромы.

Баня действительно топилась вовсю.

5

Борис зашел в свою горницу, достал гребень и чистые одеж­ды. В дверь вошел слуга и на подносе подал боярину белое выши­тое гладью полотенце и рюмку водки, настоянную на перце.

— Для пользы организму боярыня потчует, — прокомменти­ровал слуга.

Борис не любил хмеля, но решив уважить хозяйку, выпил и поставил рюмку на поднос. Дворовый человек проводил его в пред­банник и закрыл дверь. Борис огляделся. Доски лиственницы были чисто обструганы и свежо пахли. Запах разносился по всему по­мещению. На гвоздях были развешены веники — березовые, ду­бовые, хвойные. Рядом лежали мыло и мочалки.

Борис разделся, взял банные принадлежности, выбрал себе веник, свой любимый березовый, и шагнул в парную.

В бане царил белесый туман. Было жарко, но пар не обжигал, а приятно обволакивал пышущим теплом.

Борис отыскал лавку, присел. На лавке стояли ковши и сереб­ряный таз. В углу стояли бадья с ковшом, дабы поддавать жару, а также деревянные бочата с горячей и холодной водой.

 Борис налил в таз воды и подумал: "А где же мыльщик, забо­дай его комар! Самому-то хлестаться паки неудобно!"

Дверь в баню быстро отворилась и тут же захлопнулась.

"Мыльщик, наверное”, — подумал Борис.

— Чего ждешь, не паришься, али некому спинку похлестать? — услышал он вдруг знакомый голос.

Стряпчего обуяла неожиданная радость, и он тихо ответил:

— Да, мыльщика нет...

— Не нужен тебе мыльщик, боярин, коли я здесь. Ложись на полать, отхлещу я тебя лучше всякого мыльщика!

Голос Анастасии доносился будто бы из ниоткуда. Пар скры­вал и тело, и лицо боярыни.

Разомлевший Борис послушно лег. Боярыня смочила веник квасцом, побрызгала им на ноги и спину Годунова и принялась охаживать, приговаривая:

— Парься, парься, голубок, повернись на правый бок и попро­буй веничка до самого темечка! Кожа розовая, не морозю я, а парю я слугу царева!

Робость и скованность исчезли. Борис полностью расслабил­ся и отдался наслаждению банного массажа.

— Уважила я тебя, уважь и ты меня! — произнесла, наконец, Анастасия.

Банщики поменялись местами и теперь Борис, вспоминая, сколько она ему доставила удовольствия, от души нахлестывал ее веничком. По традиции разгоряченные и распаренные тела пред­стояло остудить.

— Ух, поддай, ух, поддай! — кричал Борис, а Анастасия поли­вала раскаленные камни.

— И остудиться пора! — молвил он и, обо всем забывший в ус­ладе парения, побежал к выходу, выскочил на мороз и бросился в сугроб. А за ним выбежала Анастасия. Борису показалось, что вре­мя на мгновение остановилось. Он увидел обнаженное тело моло­дой девушки — белую кожу, тонкую талию, тугую упругую грудь с набухшими торчащими сосками, красивые стройные ноги, белый и просторный, увенчанный вьющимися волосами низ живота.

Было от чего затрепыхаться бедному сердцу! Но сценка эта длилась лишь мгновение. Анастасия бухнулась в снег рядом с ним и завизжала от восторга.

Повалявшись в снегу, они быстро заскочили в парную и давай париться с новой силой.

— Ух, поддай! — кричала Анастасия.

— Эх, лепота! — отзывался Борис, окатывая в очередной раз душистым напитком раскаленные камни.

Напарившись, Анастасия достала из-под лавки небольшой гор­шочек с розовым маслом и сказала:

— Есть у меня здесь заветная комната, идем за мной, помо­жешь мне в одном деле!

Она взяла Бориса за руку и повела в густоту пара. Вскоре пе­ред ними действительно показалась ранее не замеченная дверца.

— Проходи! — шепнула Тулупова и втянула его за руку. Комната была небольшой и светлой, вся обделанная пихто­вым деревом. Здесь жарко, но пара не было. Посреди сто­яла широкая деревянная скамья. Анастасия протянула горшочек Борису и без стеснения растянулась на скамье, подставив стряп­чему спину.

— Натри-ка, боярин! — попросила бесстыдная хозяйка.

Годунов смазал пальцы душистой мазью и стал медленно рас­тирать белую красивую кожу. Мурашки поползли по телу Бори­са, руки от шеи медленно опускались вниз и коснулись нежных розо­вых ягодиц. Сердце Бориса учащенно билось. Он схватил бояры­ню за плечи и повернул к себе лицом.

Анастасия как будто ждала этого момента. Она стремительно обвила нежными руками его могучую шею и прижалась к волоса­той груди.

— Любимый мой! — зашептала она сквозь закрытые глаза. — Как увидела тебя, сразу поняла, что судьба моя! Полюбила я тебя, кареглазого, ох как полюбила! Ласкай меня, целуй меня, возьми меня, — слова текли из уст ее, как патока, и обволакивали созна­ние Годунова.

"А ведь я ее люблю!" — промелькнула и окатила жаром мысль Бориса.

Но страсть затмила всякие мысли, и, уже ничего не помнящие, они предались любовному поединку.

Баня эта оставила в жизни Бориса яркие воспоминания. Он впервые любил и был любимым.

6

Утром следующего дня Анастасия проводила Бориса в дорогу, как будущая невеста. После окончания всех дел Годунов обещал обязательно вернуться. Хозяйка усадьбы дала путникам в дорогу самых лучших коней и проводила в путь.

Борис и Петр Волынец гнали лошадей во весь опор. Один день был потерян и Годунов стремился наверстать его, так как был ответственен за порученное дело. Они даже не останавливались в ямах, меняли коней — и в путь. Сделали небольшой привал в Твери — и только. По прибытии в Новгород Годунов нашел гра­моту, спрятанную за иконостасом. Волынец не лгал. Прежде чем отправиться в обратный путь, Годунов уединился и по совету дяди, которого он не забывал всю дорогу, внимательно прочел  свиток. Особенно пристально он рассмотрел конец грамоты, где стояли подписи архиепископа Пимена, купцов новгородских, монахов, бояр, даже руководителей опричнины — Басманова, Зайцева, князя Черкасского.

"Вот так Малюта, — подумал Борис, — дядя-то оказался прав, заключив с ним союз. А он-то дяде не все сказал!"

В мыслях Бориса зародилось подозрение, что руку к этой кра­моле приложил неким образом сам палач, и оказался прав. Толь­ко сговор с Малютой спас Дмитрия Ивановича от мести и интриг царского приспешника. Впоследствии Годунов все эти подозре­ния высказал дяде. Дмитрий Иванович Малюте этого не забыл.

После того, как Борис доставил подметную грамоту во дворец, царь, ознакомившись с документом, пришел в ярость. Своих лю­бимцев он трогать пока не стал, велел хранить Малюте в тайне, и тут же приказал готовиться в поход на Новгород и Псков.

Двенадцатого декабря опричное войско выступило из стен Кремля. Двадцать третьего декабря оно достигло Твери и подвер­гло вечную соперницу Москвы разорению.

Недалеко от Твери, в Орочском монастыре, в своей келье, Малютой, по приказу царя, был задушен опальный митрополит Филипп (в миру боярин Колычев) только за то, что отказался бла­гословить погром Новгорода и назвал убийц убийцами.

Шестого января кромешники, руководимые Малютой, Гряз­ным и Басмановым во главе с царем достигли стен господина Ве­ликого Новгорода. Басманов приказал выставить разъезды, что­бы ни один человек не мог убежать из города. Пимен и старейши­ны города встретили царя хлебом-солью, но было поздно. Это не укротило лютой ненависти Грозного. Начался погром. Людей ве­шали, рубили палашами, сжигали, пытали. Женщин, детей и ста­риков топили в водах Волхова. Опричники стояли на берегу с баг­рами и добивали тех, кто смог удержаться на плаву. Каждый день погибало до тысячи человек.

Погром продолжался до 15 февраля, пока кровавый гений Ивана не насытился допьяна. Погибла половина населения горо­да, которая составляла тогда около 30 тысяч человек.

Это было самое неслыханное, самое гнусное из всех преступ­лений царя Иоанна и его кромешников. Иван хозяйничал в горо­де, как злобный крестоносец или монгол, словно это был не его народ, как будто здесь жили не русичи.

Новгород потом сторицей отплатил Грозному, приведя к краху всю его западную политику. Ливонская война была про­играна.

Царизм бросил себе под ноги растерзанную Россию.

ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ

ВЫНУЖДЕННАЯ ЖЕНИТЬБА

Венчаюсь я Без сожаленья.

Судьбы то было Повеленье!

П.Струве

1

Борис во время новгородских событий находился в Москве. Но когда дядя вернулся из похода и рассказал, что там творилось, сердце Бориса опечалилось. Ему никогда не нравилась излишняя жестокость, хотя он и рос при дворе, где ежечасно кого-то казни­ли. Разгром исконно русского Великого Новгорода заставил Бо­риса внутренне содрогнуться и мысленно перед своей совестью он поклялся, что если когда-нибудь доведется быть правителем, он никогда не будет прибегать к человеческим жертвам, если не будет на то необходимости.

Внутренне Борис сильно переживал, так как чувствовал, что косвенно, отчасти, виновен и он. "Если бы эта грамота потерялась, — размышлял юноша, — то ничего бы не было, но тогда не было бы и нас с дядей, что тоже одна из крайностей". Единственное, что утешало царедворца — это мысли об Анастасии, воспомина­ние о прекрасном тереме. После поездки он целый месяц думал, как обратиться к дядюшке за благословением, и, если все будет хорошо, отправиться за невестой. Наконец, набравшись смелос­ти, решился подойти к дяде. Дмитрий Иванович был у себя в опочивальне. Борис постучался и зашел.

— А, Бориска! — приветствовал его дядя. — С чем пожаловал?

Борис, потупив глаза, скромно ответил:

— Поговорить хочу с тобой, дядя, о важном деле, так как роднее и ближе, нежели ты,у меня никого нет...

— Об чем речь, племяш? Ты же знаешь, как я тебя люблю, аки сына родного...

— Дядя, хочу признаться тебе в том, что когда я ездил по при­казу государя в Новгород, заезжал в усадьбу Тулуповых случай­но, думал, просто на ночлег остановиться...

— Тулуповых? — перебил его дядя. — Ну, слыхивал о таких, Бориса-то ихнего, тезку твоего, знаю, постоянно при дворе трет­ся, чин окольничьего имеет... Ну и что?

— Да вот, — продолжил Борис, — остановились мы там на по­стой, и встретил я прекрасную девицу — душой и телом, Анаста­сией кличут... Понравилась она мне дюже, а потом и полюбилась... Благослови, дядя, на брак, дозволь жениться...

 Дмитрий Иванович ответил не сразу. Походил по горнице, за­ложив руки за спину, подошел к окну, долго смотрел, потом, не оборачиваясь, медленно спросил:

— И зело она тебе люба?

— Зело борзо, дядя, ой зело... хороша девка, аки сдоба с пылу-жару.              Дмитрий Иванович обернулся и посмотрел Борису в глаза при­стально.

— А ну-тка, племяш, иди сюда, присядь-ко... — он указал ру­кой на полати. Борис послушно присел. — Вот тебе мой сказ, до­рогой мой племянничек, благословения я тебе не дам.

— Но почему, дядя?

— Не горячись, — перебил его дядя, — а сперва меня выслу­шай, плохого я тебе, вроде, никогда не желал... Ты когда грамоту в руках держал, хорошо ее читал?

— Ну...

— А подписи хорошо разглядел?

— Да!

— Так вот, после похода на Новгород и Псков злость государя не остыла, и, надо думать, Малюта будет ее еще пуще разжигать... Ужо сейчас идут следствия, тайно рассматриваются дела самых высокопоставленных опричников и, по всей видимости, головы многих из них полетят... Малюта не пощадит никого, кроме своих сторонников, а нам надо выжить. А выжить мы можем только по­роднившись со Скуратовым... Молчи и рта не разевай! Малюта приходил тогда не токмо за грамотой, но и за сватовством. Есть у него дочка Мария, вот это и будет твоя невеста... будущая.

— Но, дядя, я ее и в глаза не видывал!

— И не перечь! — сурово возразил дядя. — Опосля разгля­дишь! Малюта поставил условия, и я их принял. Ты должон же­ниться на дочери Григория Лукьяновича!

— Породниться с палачом?

— Цыц, щенок! — рассердился дядя. — Во-первых, не пала­чом, а главой царского сыска, и, во-вторых, думаешь, я не разу­мею, с кем имею дело? Я все прекрасно разумею, но я также разу­мею и другое: выбора у нас нет. Тебе придется жениться. Если откажешься, подумай, что станет со всеми нами, с тобой, Ириной, со мною, наконец. Не для того я в опричники подался, чтобы так вот все бесславно закончилось... Мы, Годуновы, должны переиг­рать Малюту. Подумай, племяш, и не торопись с ответом. А про помолвку с Настькой Тулуповой и думать забудь!

После этого разговора Борис долго размышлял: как ни люба была ему Анастасия, но себя и дядю он любил все-таки больше. Прокатившиеся по Москве аресты заставили поспешить с реше­нием, и через месяц Годуновы заслали в дом Скуратовых-Бельских сватов.

2

Накануне свадьбы все собрались в доме жениха. Борис пока не видел своей будущей жены. В роли смотрительницы выступи­ла его сестра Ирина и осталась довольна, сказав брату, что невес­та скромна и хороша собой. Это в какой-то мере успокоило жени­ха. Тысяцким был выбран Богдан Бельский, а ясельничьим, кото­рый должен был предохранять участников свадьбы от колдовства, Шумило, верный друг Дмитрия Ивановича.

Борис был одет нарядно. Он призвал тысяцкого и послал не­весте великолепные подарки: ларчик с кольцами, румяна, лаком­ства, символическую плетку.

Тетка Прасковья, выступающая в качестве свахи, в это время готовила брачную постель. Она обошла прежде всех дом Годуно­вых с веткой рябины в руках, чтобы отвести порчу.

Спальня молодых устраивалась в светлице, находящейся по­выше над землей, чтобы не напоминать о могиле. Комнату убрали коврами и мехами куниц. Дядя хотел показать, что дом Годуно­вых богат и уютен. По углам светлицы поставили оловянные со­суды, наполненные жидким медом. Постель устроили на деревян­ных лавках, на них положили ржаные снопы, поверх снопов ков­ры и на них — несколько перин. В ногах и головах кровати поста­вили кадки с пшеницей, рожью, ячменем и овсом.

Дом был подготовлен. Дмитрий Иванович остался доволен.

Пировали весь день. На следующее утро Борис в сопровожде­нии целого кортежа отправился за невестой. За ним несли каравай и свечи. Один из дружек нес осыпало, наполненное хмелем, кунь­ими мехами, шитыми золотом платками и деньгами, благо дядя не поскупился. Когда подошли к дому Малюты, навстречу вышла про­цессия с невестой. Лицо невесты было сокрыто под плотным по­крывалом. Вслед за нею шли подружки и несли два блюда, на кото­рых лежал головной убор невесты, лежали платки для гостей и сто­ял кубок, наполненный смесью меда и вина. Встретившись, обе процессии направились к дому Годуновых. Зайдя в дом, гости ста­ли рассаживаться по местам и перед трапезой молиться. Невесту провели на почетное место. Гости не притрагивались к кушаньям, ждали. Наконец, сваха поднялась со своего места, подошла к Малюте и его жене и попросила у них разрешения покрыть голову не­весты кикою. Родители благословили, Прасковья зажгла свечи, про­тянула между женихом и невестою кусочек тафьи, на обоих кон­цах которой было вышито по белому кресту. Сваха сняла с невес­ты свадебное покрывало, погрузила гребень в кубок и провела им по волосам девушки. Потом покрыла голову марлевой сеткой и ки­кой. Подбежали подружки и стали обвивать куньими мехами мо­лодых. Борис и Мария наклонились и прикоснулись щеками к разделяющей их тафье, впервые увидев лица друг друга. Тут подбе­жал Богдан в вывернутом наизнанку тулупе и закричал:

— Ай вы молодец да молодица, красотой вашей да не напить­ся! Желаю вам столько детей— сколько волосьев на мой шубе!

Молодые обменялись кольцами. Приглашенный отец Влади­мир благословил их. Малюта подошел к зятю и вручил ему плетку — символ родительской власти. Борис поклонился, заткнул плеть за пояс и сказал:

— Надеюсь, что она мне и не понадобится!

Пир прервался и все направились в церковь для венчания. Пос­ле венчания гулянье продолжилось. Перед молодыми появилась жареная курица, а пред гостями лебедь. Это был знак идти в опочи­вальню. Первой отправили в спальню новобрачных символическую курицу в сопровождении слуг, несших свечи и каравай, и всех при­сутствующих на пиру. Свечи воткнули в кадки с пшеницей, гости осмотрели убранство комнаты и удалились, оставив молодоженов одних. Борис и Мария начали раздеваться. По обычаю, в знак под­чинения Мария стала стягивать с суженого сапоги. В первом сапо­ге, который она начала снимать, оказалась золотая монета.

— Добрый знак! — улыбнулся Борис, вынул из-за пояса плет­ку и по обычаю пустил ее в ход с присущей в этом случае предос­торожностью. Теперь, когда гостей не было, молодые вниматель­ней и пристальней могли рассмотреть друг друга.

Ирина сказала правду: Мария действительно оказалась девушкой привлекатель­ной и скромной. Борис жадно рассматривал ее стройное белое тело и поневоле сравнивал его с телом Анастасии. Невеста ждала действия, опустив глаза. Молодая кровь взыграла в Борисе. От­бросив в сторону сомнения, он схватил Марию в свои объятия и поцеловал в губы...

...А гости пировали, на время позабыв о молодых. Спустя час одна из подружек побежала к двери светлицы и крикнула:

— Здоров ли боярин? — и услышав голос Бориса "Здоров!" — весело рассмеялась. Это означало, что все совершено ими хоро­шо.

Судьба не обманула Бориса. Жена ему досталась верная да ласковая, которую он впоследствии полюбил и от этой любви у них родилось двое детей — Ксения и Федор. А пока начались буд­ни. После свадьбы Мария переехала в дом Годуновых и с этого момента Малюта захаживал сюда весьма частенько.

3

Родство с Григорием Лукьяновичем спасло Годуновых от над­вигавшихся репрессий. Расследования длились всю весну, а ле­том начались казни.

Борис привыкал к новому положению женатого человека. Молодая жена нравилась ему все больше и больше, но вместе с тем не покидал образ Анастасии; он ведь любил и обещал вернуть­ся. Вся весна прошла в мыслях о встрече. Наконец, решившись и ничего не сказав жене, солнечным июльским утром он выехал из Москвы и в сопровождении своего верного слуги Мифодия на­правил коня в сторону усадьбы Тулуповых.

Анастасия сидела у околицы в нарядной ферязи и лузгала се­мечки, и хотя день сегодня был праздничный, настроение у деви­цы этому не соответствовало. Думы молодайки то и дело возвра­щали ее к ясному соколу, к любому. Неожиданно вдали заклуби­лась пылью дорога. Анастасия увидела две приближающиеся точ­ки. Постепенно превратились они в богато одетых всадников. Сер­дце боярыни в приятном предчувствии радостно затрепетало. Че­рез минуту девушка рядом с собой увидела того, кого ждала. Всад­ники спешились, и боярыня бросилась в объятия Бориса.

— Любимый мой, долгожданный, — проговорила она, ласка­ясь. — Как же долго тебя не было. А что это? — спросила Анаста­сия, неожиданно увидев на пальце Бориса кольцо, и радость ее исчезла. Боярыня отстранилась.

Борис бросился в ноги Анастасии с мольбой о прощении.

— Прости меня, окаянного, но не было у меня выбора. Эта женитьба спасла нам с дядей жизнь. — Годунов рассказал бояры­не все, что с ним произошло после отъезда. Тулупова долго молча­ла, потом, как бы встрепенувшись, молвила:

— Что ж, любый, видно, не судьба... Ненаглядный мой, пусть так, но сегодня мой день, останься, подари мне его, — и Анаста­сия потянулась к его губам.

— Как скажешь, Анастасия, — Годунов пылко обнял и поце­ловал боярыню. Она улыбнулась, вдруг развеселившись, сказала:

— А что, любый, сегодня девки да парни Ярило празднуют. Инда хочешь сие празднество?

Глаза Бориса заискрились. Он не был против.

К вечеру взрослые девки и парни собрались и отправились по­дальше от усадьбы на лесную поляну к реке. Были в этой ватаге и Борис с Мифодием.

Достигнув поляны, парни стали раскладывать костры, а девки водить хороводы. Когда костры разгорелись ярче, начались игри­ща. Ведущим почему-то выбрали Мифодия. Он с удовольствием взял на себя эту роль.

— Ай, какие яркие костры! — стал выкрикивать Мифодий. — Ай, какие жаркие ребятушки! Ай, какие пышные девчатушки! Ай, посмотрим кто же жарче, не боится кто огня!

При этих словах парни и девки с визгом и хохотом запрыгали через костер. Когда веселье достигло своего апогея, ведущий провозгласил:

 — Огня хватится!

Парни и девки разбежались в разные стороны.

— Стали париться, — продолжал ведущий, — а не в мыле ли, все остыли бы, уф, жарко, скидовайтесь, уф припекло, раздевай­тесь, снимайте, девки, сарафаны, убрусы, снимайте, парни, каф­таны, ух Русь! Пошла! Раздевайтеся!

Парни и девки с шутками да прибаутками начали сбрасывать с себя одежду. Обнажившись, девицы стали прыгать и делать не­пристойные движения, показывать зады, трясти грудями, как бы подзадоривая парней, которые сладострастно глазели каждый на свою избранницу, дожидаясь сигнала ведущего. Борис в это вре­мя забыл обо всем и во все глаза следил за не в меру расшалив­шейся Анастасией, превратившейся на какой-то миг в сказочную русалку с распущенными волосами. Она, как и другие девушки, совершала бесстыдные телодвижения да еще высовывала кон­чик языка, как бы поддрязнивая Бориса, и была восхитительна. Наконец дождавшись наивысшего подъема страсти, Мифодий крикнул:

— Кто кого догонит, с тем пускай и звонит!

По этой команде девки бросились врассыпную в лес, а пар­ни за ними. Борис побежал за Анастасией. Казалось, ноги сами несли Годунова. Но Анастасия в этот раз и не пыталась бежать сильно. Углубясь в чащу и оставшись вдвоем, Анастасия замед­лила бег и Борис легко ее догнал. Они бросились друг другу в объятия. Борис целовал и ласкал пойманную Анастасию, как бе­зумный.

— Целуй меня, целуй крепче, — шептала Анастасия исступ­ленно, — это наша последняя ночка...

...Поздним утром хорошо выспавшийся Борис в сопровожде­нии Мифодия отбыл в Москву. Анастасия не печалилась более и проводила его легко, с улыбкой, все поняв и все простив.

Борис хлестал коня, вспоминая недавно пережитые минуты, и думал о том, как изменчивая судьба играет человеком. Вернув­шись домой, он застал в тереме с поклоном встретившую его жену и рассерженного дядю.

— Где тебя носит? — пробурчал Дмитрий Иванович, — По­спешаем ко двору, срочно, приходил Малюта, сказывал, что царь нас требует, ныне будет большой суд.

4

Когда племянник и дядя зашли в опочивальню государя, там уже все собрались, ждали Малюту. Наблюдательный Борис заме­тил, что в нынешнем царском окружении не было ни одного пре­жнего любимца — Бельский, Тулупов и лишь его дядя из старой гвардии. Царь сидел в кресле суров и ни с кем не разговаривал. Наконец, появилось главное действующее лицо. Малюта возвра­щался из пыточной с докладом. Он поклонился и попросил разре­шения у царя молвить слово.

— Докладывай! — коротко бросил Иоанн и вперился сверля­щим взглядом в своего главного опричника.

— О великий государь Иоанн Васильевич, — торжественно начал Григорий Лукьянович, — измена, учиненная тебе, раскры­та. Допросы изменников и давешние, и нынешние показывают, что ближние твои люди были с епископом Новгородским в сгово­ре: и любимый воевода твой Алексей Басманов, и князь Афана­сий Зайцев, и казначей Фуников. Но это еще не все. Стража, впу­стите опричников!

В опочивальню вошел молодой опричник с густой бородой и смуглой кожей. Это был Федька Ловчиков, тайный человек Малюты. Он низко поклонился царю. Иоанн грозно сверкнул очами.

— Чего знаешь, пес мой верный, говори, холоп! — спросил царь.

— Хотел через меня князь Афанасий Вяземский грамоту ар­химандриту Новгородскому передать, дабы предупредить измен­ника о гневе царском. Да я сразу Григорию Лукьяновичу пожало­вался да и письмецо ему отдал... Григорий Лукьянович его запом­нил, людишек проверил, грамотка мне через третьи руки доста­лась... А на словах сказали, что от князя...

— И что, Гриша? — обратился царь к Малюте. — Сие правда?

— Правда, о великий государь, людишки его, что грамотку передавали, во всем сознались... А вот и письмецо сие...

Малюта вынул из-за пазухи свиток, протянул государю. Гроз­ный буквально вырвал его из рук палача и лихорадочно стал чи­тать. Потом поднял глаза, в коих блеск усилился, скомкал грамоту и прохрипел:

— Изменник! Изменник! И кто? Афонька! Подлец! Кому до­верял больше всех, лекарства из его рук принимал! Негодяй! Не захотел понять великого замысла государя. За такой проступок та­ково и наказание будет! Инда я дал, я и отниму. Все добро у из­менников забрать, а самих казнить, чтобы знали волю государе­ву, собаки!

Царь замолчал. Все ждали приказа. На минутку задумавшись, он плотоядно улыбнулся и изрек:

— Вот что, Гриша, возьми две сотни стрельцов и сотню моих луч­ших слуг, пойдете со мной, понаведаемся кое к кому в гости!

Последние слова не предвещали его фаворитам ничего хоро­шего.

5

Первый, к кому пожаловал Грозный со своим двором, стрель­цами да опричниками, был Алексей Басманов. Терем Басманова был огромен и богато украшен. Хозяин с сыном сидели в трапез­ной за чашкой кваса и мирно беседовали. Неожиданно в дверь кто-то постучался, оглушительно бухнув, не выдержав напора, она с треском слетела с петель и грохнула об пол. Ошалевшие Алексей и Федор с удивлением уставились на возникшую в образовавшем­ся проеме фигуру государя. Иоанн, не давая им опомниться, гнев­но заговорил:

— Псы, собаки, квас дуете! — с каждым словом он подходил к сотрапезникам все ближе и ближе. — За чей счет живете, окаян­ные?

Царь размахнулся и ударил Алексея в лоб. Боярин кубарем покатился по полу. Это заставило его выйти из оцепенения и по­страдавший завопил:

— Почто бьешь, государь, верного слугу своего, служившего тебе верой-правдою?

— Знаем мы твою веру-правду! — заорал царь. — Ляхам про­дать меня захотел? Иуда! Стража, взять их!

Дюжие опричники набросились на своих бывших предводи­телей и скрутили им руки. Малюта смотрел на Басманова и в глу­бине души упивался, радовался его падению, вспомнив, каким важным был этот господин при первой их встрече и каким жал­ким, ничтожным казался сейчас.

— Малюта, кончай их! — жестоко приказал царь. Опричники согнули спины отца и сына, подставив головы под удар. Малюта медленно вынимал из ножен палаш. Федор заорал:

— Не губи, государь, жизнь невинну... Вспомни, сколько ра­достей доставил я тебе... В делах отца я не участвовал и ничего не знал до сей поры. Спаси, государь, все что угодно для тебя сде­лаю.

Старший Басманов посмотрел на него с упреком:

— Не корись, Федька, помолись лучше... Право, государь, каз­нишь ты невинные жизни, верой и правдой тебе служили...

Но Федор не унимался, вновь кинувшись в истерику.

— Не губи, государь, не губи, все что хочешь тебе сделаю...

Иоанн махнул Малюте рукой:

— А ну, погоди маненько... Спрячь-ка свою саблю!

Малюта неохотно повиновался.

— Говоришь, что хочу сделаешь? — зловеще улыбнулся Иоанн.

— Истинно, государь, — подтвердил младший Басманов.

— Хорошо... Отпустите-ка его, молодчики!

Опричники отступили. Тело Федора, почувствовав свободу, распрямилось. Басманов тут же вскочил, бросился в ноги к царю и принялся целовать сапоги.

— Встань, встань,Федя, — приободрил его государь, — него­же знатному боярину в ноги кланяться, распрямись...

Иоанн поднял его за плечи и посмотрел в глаза.

— Если хочешь жить, Федя, докажи свою преданность.

— С радостью, государь, — прослезился Федор, — Но как, как? Подскажи, надеже, государь, направь на путь истинный...

— Добре, добре, вот тебе клинок, Федюшка, — и царь отстег­нул от пояса богато украшенный кинжал, — убей врага моего!

— Да я за тебя, государь, кому угодно голову сниму, — сказал Федька и с силой сжал вспотевшей ладонью холодное оружие, — говори, кого.

Царь молчал и улыбался.

— Говори, кого, — повторил Федор.

Царь выдерживал паузу.

— Говори, кого! — заорал младший Басманов.

— Изменника государева, — и царь посохом указал на Федькиного отца.

От этих слов руки Федора безвольно обмякли.

— Государь, но ведь это мой отец, — еле выговаривая слова, прохрипел любимец царя.

— Если хочешь жить, докажи, что и отца родного не пожале­ешь ради государя. Сполняй!

— Но государь...

Иоанн перевел взгляд на Малюту и тот медленно стал выни­мать палаш.

Федора замутило и завертело. Он страшно выпучил глаза, за­стонал и крикнув "Прости, отец!", поразил Алексея Басманова в самое сердце. С колотой раной, истекая кровью бывший глава опричнины бессильно обвис на руках государевых слуг.

— Бросьте его! — скомандовал царь. — Подыхай, собака!

Федора вновь скрутили, отобрав у него кинжал.

— Но, государь! — запротестовал Федор, — Ты же обещал!

— Правильно, Федя, обещал! — умиленно сказал Иоанн, — царево слово — закон! Вижу, верен мне, обещал я жизнь тебе — живи, но кто обещал тебе свободу? Стража, уберите его, да доглядайте, а ты, Малюта, дознайся, где отцово золотишко?

Федора увели. Царь обратился к окружению:

— Ну, что, ребятишки, весело?

— Весело, весело, государь! — заорали они.

— Погодите, то ли еще будет! — тихо молвил он, глядя куда-то в пустоту. — Продолжим наш поход, бояре! К Фуникову! Гойда! У него жена Дунька, сестра Афонькина, возьмем ее, спытаем, где тот золотишко прячет... Афонька-то, он не скажет, Афонька, он упрямый. Гойда!

— Гойда! — закричали опричники и вслед за царем покинули разграбленный терем Басмановых.

6

Кавалькада всадников приближалась к дому казначея. За за­бором залаяли собаки. Двое опричников дробью застучали в во­рота.

— Отворяй, хозяин! — гаркнули они, — Да пошевеливайся, сам государь жалует!

При этих словах ворота заскрипели и отворились. Опрични­ки во главе с Иоанном ворвались в усадьбу, круша все на своем пути. Убивали слуг, резали скот. Одному из холопей удалось пе­репрыгнуть через забор и бежать. Царь велел Малюте окружить дом стрельцами, а сам вошел в терем. В горнице их встретила кра­сивая дородная женщина — жена Фуникова. Рядом с ней стояла дочь, окруженная мамками и сенными девками. Сам Никита Афа­насьевич был давно взят под стражу и томился в Малютиных под­валах.

Испуганная Евдокия прижала к себе дочь, и они замерли в ожидании.

Иоанн перекрестился на иконостас, посмотрел на боярыню и спросил:

— Боярыня Фуникова Евдокия с дочерью? Не бойся, может, я с радостной вестью к тебе пришел, может, освободить твоего мужа решил...

— Батюшка государь, заступник наш, — бросилась Дуня в ноги к царю в порыве благодарности. — Спасибо, родимый. Я знала, что...

— Но освобожу я его после того, как ты мне кое-что разузнать поможешь...

— Как прикажешь, государь, — ответила Фуникова.

— Ведомо нам, Евдокия, что ты не только жена царского каз­начея-мошенника, но и сестра моего любимца... Надобно мне уз­нать, женщина, где Афонька свое золото прячет. Говори!

— Как перед богом скажу, батюшка, — залепетала Дуняша, — государь, Иван Васильевич, не знаю я сие. Брат меня в свои тайны не посвящал...

— Врешь, баба! — зашипел Грозный, — сказывай, а не то хуже будет...

— Не ведаю, государь... Вот те крест! — Евдокия перекрес­тилась.

— Не греши, стерва! — взъярился Иоанн, — Малюта, поса­ди дочку на скамью... Девки, разойдись от боярыни! Стража, взять ее.

Двое кромешников скрутили Евдокии руки.

— А ну-ка, Путята, натяни бечевку, — подозвал царь рослого малого.

Путята подошел к оконцу, зацепил один конец просмоленной скрученной веревки за раму, потом отошел к противоположной стене и привязал другой конец к вбитому в бревно крюку. Бечев­ка загудела, рассекая воздух, словно натянутая тетива.

Иоанн провел рукой, попробовал упругость и остался дово­лен.

— Так ты не знаешь где золото? — спросил он снова, вперив в свою жертву пронизывающий взгляд.

— Нет, — уже коротко, не владея собой от страха ответила Евдокия.

— Значит, нет? Хорошо, отпустите ей руки да попридержите-ка дочь, Путята сними с нее все одежды. Или сама разденешься?

— Сама, государь... Пощади! — запричитала боярыня, но увидев мстительное и злобное лицо Путяты, стала быстро раз­деваться.

Царь с видом знатока осмотрел обнаженное женское тело.

— Хороша, Дунька, хороша! — восхитился на мгновение он. — Вкус у моего казначея отменный. Жаль, что не мне досталась. Вот Афонька, шельмец, скрывал, что у него такая сестра есть... Что, ребятишки, а и позабавиться время пришло... Поглядим, как эта лада по веревке ездить будет, аки на коне верхом!

Два дюжих молодчика подняли обнаженную Евдокию, помог­ли ей оседлать веревочного коня и потащили ее за белые нежные руки к оконцу.

— Не знаю ничего! — раздался то ли вопль, то ли стон бояры­ни, испытывавшей страшную боль.

— Что вы делаете, отпустите ее, разбойники, отпустите! — кричала вся в слезах пятнадцатилетняя дочь, удерживаемая слу­гами царя.

Иоанн явно наслаждался пыткой.

— Отпустить, говоришь? — злорадно улыбнулся он. — Нет, пусть скажет сначала, где Афонька золото прятал... А ну-тка бра­тья, протяните нашу хозяйку еще разок...

Боярыню развернули и потянули к другой стене. Последние силы покинули Евдокию и от страшной боли она потеряла созна­ние. Опричники стащили ее с веревки и бросили на пол.

В это время окно разбилось и в горницу ворвался Афанасий Вяземский, весь запыхавшийся и взбудораженный.

— Зарублю, зарублю всех, кто над сестрою измывается!

 Царь испугался и закричал:

— Я же сказал никого не впускать! Убейте изменника, убей­те! На жизнь государя покушаться, холоп?

Стража повыхватывала кистени и набросилась на Вяземско­го. Афанасий ухитрился разрубить первого нападавшего пополам. Сопротивление князя еще больше разозлило опричников, и уда­ры посыпались со всех сторон.

— Верного слугу губишь, государь! — только и успел сказать Вяземский.

Князя забили кистенями насмерть, он упал рядом со своей сестрой. Грозный подошел, склонился над поверженным фавори­том, толкнул его тело посохом и в сердцах сказал:

— Собаке собачья смерть... Веселись, ребятушки, раздевай девок, они ваши!

Прознав об измене своих любимцев, царь лютовал все лето. Истерзанную Евдокию отвезли в монастырь, где, не пережив пы­ток и позора, она умерла. Сам Фуников тоже не избежал казни. Его вывели на Красную площадь, привязали к столбу и обливали попеременно то ледяной водой, то кипятком, пока с бедного каз­начея не сошла кожа, как с угря. Мучительной казни был предан Иван Михайлович Висковатый, дьяк, глава Посольского приказа, 20 лет прослуживший царю верой и правдой. Его привязали за ноги к столбу на лобном месте. Казнь его была еще мучительней, чем Фуникова. Опричники подходили к нему и разделывали, как мясную тушу, покамест один из палачей, уставший, видно, более других, не заколол беднягу.

Грозный приказал казнить нерадивого, так как посчитал, что тот избавил изменника от пыток, пособствуя ему. В огне царевой ненависти сгорали боярин Зайцев и князь Черкесский, а всего в Москве тем летом было казнено более ста человек. Федор Басма­нов был сослан из столицы в монастырь, где и умер.

Террор этот в первую очередь был направлен против руко­водителей опричнины. Малюта добился своей цели. Все царево окружение сменилось за исключением Годунова и Скуратова. Иван Грозный реорганизовал опричнину и под страхом смерт­ной казни запретил произносить это слово. Вместо нее около царя образовался так называемый царев двор, куда вошли но­вые любимцы государя, как бывшие худородные опричники — Малюта, Дмитрий Иванович Годунов, Борис Годунов, Бельский, так и знатные родовитые бояре-князья Борис Тулупов да Мстис­лавский, боярин Василий Колычев. Приближая знать, Грозный как бы хотел подчеркнуть изменение ориентации в своей внут­ренней политике, решив примириться с аристократией. Но это был лишь маневр лукавого правителя. Формально распущенная опричнина продолжала жить и действовать в тайных помыслах царя. Влияние Малюты неслыханно возрастало, но он продол­жал рваться к власти. Царь во всем полагался на своих новых любимцев...

(чтобы перейти к следующим главам нажмите на книгу)