Главная » Статьи » Прозаические произведения » Романы |
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ПРОСЧЕТ ТОМАСА РЭНДОЛЬФА
Я тебя увидел и не скрою, Первый раз волнение постиг. Бог лукавый пущеной стрелою Сердце мое юное настиг. И.Ф.Анненский. 1
Пролетели первые четыре года опричнины. Много событий вместили они в себя. И одним из основных была внезапная смерть Марии Темрюковны, которая впрямую отразилась на ближайшем окружении царя. Борис Годунов подрос и превратился в красивого, стройного юношу. Дмитрий Иванович за это время достиг большого влияния при дворе, он стал одним из царских любимцев и входил в узкий круг так называемой дворовой думы, куда помимо постельничего Годунова входили: оружничий Аркадий Вяземский, ясельничий Петр Зайцев, воевода Алексея Басманов, князь Михаил Темрюкович Черкасский. Именно на них опирался царь в своей внутренней политике. За четыре года опричнины Годуновы разбогатели и Дмитрий Иванович на берегу Москвы-реки выстроил настоящие хоромы.
2
В один из вечеров, отходя ко сну, царь Иоанн Васильевич долго не мог уснуть. Рядом на скамье лежал его верный постельничий. Сон не шел. Царю не спалось. — Спишь ли, Митька? — обратился он к постельничему. — Служу, батюшка государь, — был ответ. — Хороший служака, хороший...И чего те не спится? — Думаю, государь. — Чего думаешь? — спросил государь просто так, абы чего спросить и сыто икнул, наполнив опочивальню чесночным духом. — Да вот думаю, какое платье Иринке подарить да Борису перстень справить бы... — Об отроках печешься? Видел их намедни. Хорошие ребятки, особливо Бориска.Взгляд у него умной. Печешься, значица? — Так ведь как не заботиться, государь... Сироты они круглые, кровиночки мои родные, жалко, вот и пекусь. — Сироты, говоришь? — нахмурился царь, — Что ж ты мне раньше об этом не сказывал? На Иоанна нахлынули воспоминания детства, вызывая на лице неприятную гримасу. — Правильно делаешь, Годунов, что заботишься.Смотри у меня, не бросай их, душа твоя окаянная... — Как можно, государь... — А вот так! Эх, Митяй, не знаешь ты по-настоящему, что такое сиротство, аз сам через это прошел. Когда ВасилийТретий, государь Всея Руси помер, царство ему небесное, мне токмо трое годков исполнилось, а матушку отравили, когда и восьми не было, и бояре да княжата надо мной потешалися да издевапися, злыдни! Пока государем сильным не стал. И сейчас меня извести хотят, потому отроков твоих положение хорошо понимаю. Да и дети мои,Иван да Федор, как померла моя любая Анастасия, осиротели. Вот что, Митяй, Бориске-то твоему сколь годков? — Семнадцать будет. — Юн, еще совсем юн.Так-то, гоже, давай, Митяй, сказывай мне сказку, а я спать усну. — Как изволишь, государь, — и Дмитрий стал рассказывать. — Один князь женился на прекрасной княжне, и, не успел еще на нее наглядеться, не успел с ней наговориться, не успел ею насладиться, а уж надо было было им расставаться, надо было ему ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках. Что делать! Говорят, век обнявшись не просидеть... — Хватит, шабер! — перебил его Иван, — Ужо мои очи светлые слипаются, а Бориску твоего надо к царевой службе приучать... — Рановато ему, государь... — Ничего не рано... в самый раз. Я нонче князя Ростовского живота лишил, так его сынка Дружинку тож, он у меня рындою был, таперича рындой Бориске быти... Иван сладко зевнул, перекрестил рот двоеперстием и заснул. Годунов не посмел будить царя и в противоречивых думах проворочался всю ночь. "С одной стороны оно, конечно, хорошо, — думал Дмитрий, — племяннику открыта дорога, но с другой стороны близость к трону опасна...Борис еще совсем молод... Но против воли царя не пойдешь, такова, видно, судьба... Значит, нужно не отступать, а использовать все, что возможно..."
3
На следующей неделе Борис уже состоял при дворе государя в качестве рынды. Когда дядя сказал ему, что царь пожаловал юноше это звание, то известие это он воспринял с тихой завистью, как бы сознавая чей-то указующий перст. Должность рынды заключалась в том, чтобы нести почетный караул при троне государя в дни торжеств, приемов заморских послов, гостей и так далее. Всего их было четверо при троне, по двое с каждой стороны. Рынды были одеты в богато украшенные из белой парчи кафтаны, сафьяновые сапоги и горлатные шапки.В руках они держали короткие бердыши — символ почетного царского караула. Борис, хотя и был юн годами, понимал, что ему представляется хорошая возможность проявить себя. И он не преминул этим воспользоваться.
4
Октябрьским вечером 1569-го года в дом Годуновых вошел царский шестник. Он передал Борису царев указ: быти завтра с утра при дворе, дабы готовиться к приему аглицких послов. Утром Борис одел белый бархатный охабень, сафьяновые сапоги, высокую белую шапку, поверх охабня — золотую цепь и, заткнув за пояс блестящий богато инкрустированный топорик, отправился в Кремль. Кремль того времени представлял собою маленький городок церквей. В нем был Благовещенский собор, самый близкий ко дворцу, царь в нем ежедневно бывал на богослужениях; Успенский собор, где совершал службу митрополит, короновались государи и слушали обедню в большие праздники; собор архангела Михаила с гробницами царствующего дома; церковь с высокой колокольней Ивана Великого. Рядом с церквами теснились монастыри, дома придворных, лавки, мастерские. Борис шел к Грановитой палате.Именно там проходил прием послов. Зайдя в палату, Борис поздоровался с боярами, подошел к трону, где уже стояли его сотоварищи. Один из них был его старый знакомый — Богдан Бельский. Тут же к ним подошел Алексей Басманов, осмотрел одеяние рынд, остался доволен и приказал им занять свои места у трона. Затем он обратился к боярам и князьям с подобной же просьбой. Бояре в опашнях и бобровых горлатных шапках начали садиться. Затем из внутренних покоев дворца вышел Вяземский и провозгласил: — Государь жалует своим посещением... Все замерли. Наступило полное молчание. В длинном кафтане с тиарой на голове и посохом в руках появился царь Иоанн Васильевич. Голубые глаза грозно сверкали. Государь сел на тронное кресло, сделанное из чистого золота, и в ожидании посмотрел на дворецкого, который вышел на середину палаты и громким голосом произнес: — Послы аглицкие от славной королевы Елизаветы, возглавляемые купцом Томасом Рэндольфом! — Проси! — ответствовал Иоанн. В палату группкой в восемь человек вошли англичане в европейских одеждах, при шпагах. Они прошли к центру палаты и с достоинством поклонились, хотя вид их казался несколько смущенным. Двор московского государя пышностью и численностью превосходил все, что иностранцы могли видеть в других землях. Множество придворных в золоте и драгоценных каменьях заполняли палату. Но особенно поразил их человек, восседающий на троне, поддерживаемом фантастическими зверями Апокалипсиса. Над троном сиял образ Богородицы, по правую сторону его — образ Спасителя, на стенах — изображения библейских событий, по бокам стояли молодые телохранители с топориками в руках. Все это придавало дворцу вид храма, а государь напоминал римского папу. Из группы выделился высокий человек с кудрявой головой, еще раз поклонился и представился: — Сэр Томас Рэндольф. Имею честь предложить его императорскому величию доклад от великой королевы Елизаветы... — Как здоровье сестры нашей? — вежливо начал царь. Он умел быть вежливым, когда хотел. — Королева здорова и Вам того желает, Ваше величество... — Что же говорит она о запросах наших... Как бишь тебя там, сэр Рэндольф? — Что сделать можем, то можем, — замысловато ответил англичанин, — а что не можем, так бог велит. — И, шаркнув каблуком добавил, — письмо от Ее величества государю Всея Руси Ивану Васильевичу. Рэндольф поклонился и протянул послание. К нему подошел Вяземский, осмотрел свиток и подал царю. Бумага была составлена уже на русском языке с помощью переводчика. Когда царь начал читать послание, брови его нахмурились и проскользнула тень гнева, но это было лишь мгновение. Окончив чтение, Иоанн передал свиток Вяземскому и, улыбнувшись своей азиатской улыбкой, сказал: — Аки собака на сене Лизка-то ваша... Инда и на том спасибо. При этих словах Рэндольф побагровел, но смолчал. — По какой надобности челом бьете, мужики аглицкие? Чего надобно? Оскорбленный англичанин ответил дерзостно: — Жалуемся мы, государь московский, на беспорядки в державе твоей... Нет в Московии закона. Запретили нашей компании торговать в Архангельске, монополии лишили... люди с собачьими головами разгромили наши лавки в Москве, отобрали товары и запретили новые строить... Одного купца нашего избили до полусмерти, хотя права на это не имеют. — Ну и что же? — вздохнул государь. — Хорошие люди. За Русь стоят. — Не гоже так, государь, с державою сильною да богатою поступать. — Что гоже, мы и сами знаем... — в тоне царя послышались гневные нотки и, хитро прищурившись, он продолжал, — а разве гоже с моего мужика за ваше дерьмо семнадцать рублев драть, когда оно в вашем княжестве и одиннадцати не стоит?! — Так это редкий товар, — так же дерзко отвечал англичанин, — потому берем! Да пошлину с нас таможня твоя взымает большую! Дальновидные правители так не поступают! — А как? — разыграл Иоанн простачка. — Ты уж поставь меня, скудоумца, на путь истинный! — А так... Разрешают торговать беспошлинно и дают монополию! — не унимался Рэндольф. Иоанн вскочил с трона, потрясая посохом. Бояре опустили глаза, боясь продолжения сцены. Они-то хорошо знали, чем обычно заканчивается такая беседа. — Изменник! — крикнул царь. — Русь разорить хочешь, холоп? При этих словах Вяземский обнажил клинок, а гости схватились за эфесы своих шпаг. — Стой, Афоня, погоди! — остановил его Иоанн. — Негоже с псами аглицкими так поступать. Послы ведь... — А как же, государь? — поддержал игру фаворит. — Тю, Афоня, не знаешь? Вопрос-то пустяшный! Про то даже мои рынды знают... А ну-тко, юнцы, кто подскажет своему государю-батюшке? Рынды растерялись и молчали. Бельский даже глаза закрыл. Все они знали крутой царский нрав: что не так молвил — и... Послы-то уедут, а их — на дыбу. Но молчание длилось недолго. — Разреши слово молвить, государь, — подал голос молодой рында, тот что был справа. — Ну... Говори, Бориска, — поддержал царь. — Гости с дороги дальней, так надобно угостить друзей аглицких по русскому нашему обычаю... До полного досыта. — Угостить, говоришь? — царь, не готовый к такому ответу, удивленно поднял брови, на какое-то мгновение, показавшееся Борису вечностью, посмотрел ему прямо в глаза. "Все, — подумал Дмитрий Иванович, сидевший среди бояр, — конец Бориске! Как я не хотел его рындой... Эх-х! " Но царь вдруг повеселел и молвил: — Ай да Бориска! И то правда, все-таки гости. Негоже послов обижати, а лучше нам им хлеба и соли подати! Разговор наш потом продолжим! Афанасий, отведи гостей в трапезную и проследи, чтобы обычай наш был в точности соблюден. Затем проводишь гостей дорогих в палаты, им отведенные. Царь улыбнулся и замолчал. Купцы поклонились и пошли вслед за Вяземским. Когда они удалились, царь подозвал Басманова и шепнул ему на ухо: — Слышь, Лексей, там, где он их поселит, поставь наших кро-мешников и чтоб никого к ним не впускати и чтоб они никуда ни ногой, убо палата им как терем для жены... После этих слов царь повернулся и направился в трапезную. Последовали за ним и приглашенные бояре.
5
Гости уже сидели. Все ждали царя. Наконец, сел и он. Государь потчевался за отдельным столом из литого золота. Он оглядел трапезную и изрек: — Ну, начнем, помоляся. Здравы будем, бояре! — Здрав буди, государь! — гремел хор мужских голосов. Тут же, словно по мановению волшебной палочки, появились кравчие и окольничьи, которые стали подавать блюда гостям и царю. Все хоть и ели, но внимательно следили за скамьей, где расположились аглицкие мужики. Англичане удивленно смотрели на стол. Кроме подносов на нем ничего не было — ни тарелок, ни ложек, ни ножей, ни кубков, ни тем более салфеток. К ним подошли окольничьи и кравчие и ставили различные кушанья на подносы. Подносили все — и блюда из жареных лебедей, и журавлей со специями, несколько блюд из петухов, жареных кур без костей, глухарей с шафраном, рябчиков в сметане, уток с огурцами, гусей с рисом, зайцев с лапшой, лосиных мозгов, множество пирогов с мясом и сладких желе, кремов, засахаренных орехов и многое другое. Англичане слегка ошалели. Они, хотя и были голодны, но ждали, когда им поднесут вилки, ножи и ложки, и завистливо смотрели в сторону бояр, которые, зная, что ни того, ни другого им не дождаться, отстегивали от своих поясов столь желанные им предметы и, весело переглядываясь, начинали ими орудовать, поднося жирный кусок лебедя ко рту, окутанному густой бородой, и, чавкая, с наслаждением перемалывали пищу. Никто не собирался делиться ножами и вилками с гостями. Просидев так с полчаса, истекающие голодной слюной, гости не выдержали и, орудуя шпагами, набросились на яства, запивая из одной общей братины, которая ходила по рукам. Государь за всем этим наблюдал, ел и похохатывал, приговаривая: — Ай да Бориска! Ай да стервец! Ешьте, ешьте, гости дорогие! После того как первые блюда были съедены, к Рэндольфу и другим гостям подошел кравчий и, поставив перед ним кусок мяса, сказал: — Царь тебе посылает это... (Это означало, что гость не имеет права отказываться.) Как поступить? Рэндольф посмотрел на боярина, которому поднесли так же. Тот встал и сказал: — Благодарю, государь за угощение, — и начал есть, пока все не уничтожил. Рэндольф повторил то, что делал боярин. Царь слегка кивнул ему головой. Потом поднесли кубок рейнского вина. Следовало снова встать и поблагодарить государя. Рэндольф наивно подумал, что на этом угощения закончились. Не тут-то было! Кушанья и напитки все подносили и подносили. Бояре ели и пили и благодарили царя. То же самое приходилось делать и гостям. Откуда им было знать, бедолагам, что такое угощение длится пять-шесть часов! На седьмой чаше рейнского и восьмой чаше мускатного организм Рэндольфа не выдержал — и он рухнул. Кто упал от выпитых вин, кто от обжорства, инда кусок уже не лез и застревал в горле. А блюда от царя все подносили. Падая под стол, Рэндольф как в тумане слышал злорадный смех бояр и страшный хохот царя, который от увиденной им сцены пришел в неописуемое веселье и приговаривал: — Ешьте, пейте, гости дорогие, вот вам и монополия, и торговля без пошлины. Ай да Бориска, ай да рында! Так царь отомстил гордому англичанину и несговорчивой английской королеве. Всех семерых слуги отнесли в отведенные им покои. От обжорства и перепития двое гостей скончались, а остальные, отрыгавшись и отоспавшись, остались вживе, в том числе и Рэндольф, который после столь обильного угощения поклялся никогда больше в жизни не приезжать в Россию и не испытывать судьбу. Аглицких послов продержали в палатах под замком четыре месяца. Их никуда не приглашали и никого к ним не пускали. Рэндольф хотел было жаловаться, но его жалобу выслушал Малюта, передавший ее царю, который долго потом смеялся. По прошествии четырех месяцев, Рэндольф имел аудиенцию у Иоанна, после коей государь смилостивился и отпустил их домой, вручил послание, в котором дал пощечину всей английской короне в лице Елизаветы Первой. Он предложил ей в случае смуты в ее королевстве убежище, ибо нет надежнее защиты, чем Московский Кремль. Заканчивая пир, государь встал из-за стола и подозвал постельничьего. Дмитрий Иванович с опаской подошел и раболепно поклонился царю. — Митяй, проводи меня в опочивальню, чтой-то грузно мне, спать хочу. — Слушаюсь, батюшка, — выпалил постельничий.
6
В опочивальню, хоть она и располагалась через несколько комнат, они добирались медленно. Дмитрий Иванович стянул с царя сапоги, принял кафтан, подал халат и приготовил постель. — Эх-ма, зело повеселился я от души, — вспоминая застолье и сыто рыгнув, приговаривал государь, — крепко наказали аглицких собак за спесивость их непомерную. И мир не нарушили, и головы не секли, ели-то и пили в лепоту, добровольно, все гордость свою показывали. Тьфу, нехристи! А все он, Бориска: молод, зелен, да умом уверен... Слушай, Митяй, негоже такому человеку в рындах засиживаться! А мне паки стряпчий нужен, ты погляди-ка там у себя, место в приказе чать свободное-то сыщешь. Ну давай, оставь меня... Отдыхай. В свои хоромы Годунов возвратился за полночь, но в горнице его светился огонек. "Странно, — подумал Дмитрий Иванович. — Домочадцы спать должны, чай гость какой нагрянул. Али Бориска не спит... Ай, молодец, племянник, себя сегодня перед государем показал. Вот обрадуется, когда узнает, что царь ему чин жалует. Все-таки для мальца чин стряпчего — большой почет". С этими мыслями он подошел к крыльцу. На пороге его встретили Мирон и новый слуга Мифодий. — Заждались, батюшка, заждались, — беспокоился Мирон, — А к тебе, боярин, гость — царев палач... — Малюта? — Он самый, сидит, дожидается... — Сколько раз я тебе говорил, Мирон, не палач, а судья, глава царского сыска Григорий Лукьянович... — Да ладно, ладно, — парировал старый слуга, — суд — он, что дышло, куда повернешь — туда и вышло. — Если хочешь нас живыми видеть, лучше забудь про палача. А где Бориска-то? — Как скажешь, батюшка. А Борис гостя потчует... Мифодий помог Годунову снять сапоги и кафтан. Дмитрий Иванович надел на ноги мягкие и удобные домашние чоботы и прошел в горницу. В комнате за дубовым столом сидели Малюта и племянник. Дмитрий перекрестился на образа и подсел к компании. На столе стояли поднос с жареной курятиной, братина с рейнским вином и два кубка. — Здравствуй, Григорий Лукьянович... — Здрав буди, боярин, — приветствовал Малюта и пригубил вина, — чего припозднился-то? Мы тут с Борисом вечеруем вовсю... — Со службы царской. А ты, Григорий Лукьянович, дело пытаешь али от дела лытаешь? — Есть у меня, Дмитрий Иванович, тайный разговор, — сказал Малюта и многозначительно посмотрел в сторону Бориса. В это время зашел Мифодий и поставил на стол третью чашу. Борис налил вина. — Тайный, говоришь? — переспросил Дмитрий Иванович, насторожившись. — Кабы не тайный, не сидел бы тут допоздна... — Гм... хм... — в горле у постельничего что-то запершило. — Ну-тко, Борис, оставь нас... — Как скажешь, дядюшка, — ответил молодой рында и поспешно удалился. — Ну, говори, — продолжил разговор Дмитрий. — Здрав буди, боярин! — поднял кубок Малюта и уже пустой поставил на стол. — Шел я ночью из пыточной, подбежал ко мне пришлый мужик в сермяге. "Позволь, — говорит, — боярин, слово молвить..." Ну, я его и повел в канцелярию. Он представился Петром Волынцем. Оказался поп-расстрига, казну церковную пропил, его и выгнали, а он решил отомстить городу... Представляешь? ! Есть же людишки... Да только нам это на руку... А сказал он то, что зреет в Новгороде Великом измена государю. Людишки, попы да купцы новгородские недовольны, что царь Иван у них свободу отнял, и хотят они поэтому, чтобы Новгород литовским стал, к королю Жигимонту отсесть... "Как докажешь? — говорю. — Смотри, коли что не так." А он и говорит, что в Новгородском храме Святой Софии за большой иконой пресвятой Богородицы лежит письмо к королю Жигимонту от епископа Пимена и новгородских старшин. Будучи в церкви тайно, видел и слышал он, что Пимен обещал поддержку ближних людей государевых, вроде бы хотят они пригласить на царствие Жигимонта, а царя Ивана убрать... Интересно я говорю, Иваныч? На лбу Дмитрия Ивановича выступили холодные капли пота. Всегда призадумаешься, что сказать царскому палачу. — Интересно-то оно интересно, — робко ответил Годунов, — я-то чем помочь могу? — Ты-то? Ты-то можешь... Постельничий, я гляжу, расторопный, часто с царем наедине бываешь... да и племянник у тебя шустрый. Слышал я, как он царю на приеме ответствовал. А теперь главное: не забыл ты, небось, Дмитрий, как мы с тобой вместе у Басманова в приемной сидели. Я-то тебя враз заприметил, да и у тебя, я погляжу, глаз вострый... И Малюта перешел к самому главному откровению. — Ты — постельничий, я — судья, много мы добились, но все равно я пока остаюсь на вторых ролях. В монастыре царевом токмо пономарем служу... Ох, и надоели мне Афоньки да Лешки всякие, да еще кое-кто! А тут выпал шанс, которым не воспользоваться глупо. Умерла Темрюковна и положение Черкасского ослабло, а тут еще новгородская измена... Вот где можно отличиться! Завтра я иду докладывать государю, он наверняка заинтересуется и будет проверять это дело. Пошлет нарочного, дабы найти письмо. Я думаю, что нарочным должен быть наш человек... В нем я хочу быть уверен, как в самом себе... Нужен мне союзник при государе. Ты как раз подходишь... Ты, конечно, мог бы отказаться, но мнится мне, что после этой измены много московских голов полетит, а будешь со мной — пожнешь почет и уважение, какое еще и не снилось. Что скажешь, боярин? Дмитрий взял рушник и вытер вспотевшее лицо и руки. Посмотрев в лицо Малюты, он понял, что этот человек заранее знал его ответ. — А ведь ты, Григорий Лукьянович, слукавил, так поставив вопрос, — начал он. — Ты мне сказал столько этой ночью, что если я не соглашусь, то поневоле стану опасным человеком для тебя, которого в любой момент можно убрать: отравить, убить, задушить, замучить на дыбе. Если скажу нет, то собственными руками подпишу себе смертный приговор. Но я — не самоубийца, поэтому я скажу тебе да. Отныне мы с тобой открытые союзники. Малюта довольно улыбнулся: — Я всегда знал, что постельничий нашего государя — не простой придворный, а семи пядей во лбу. Тот, кому можно доверять... — Тяжко же твое доверие, Григорий Лукьянович. — Но и ставка высока. Если все пройдет так, как я задумал, мы станем первыми людьми в опричнине. Бояре будут у меня вот где, — Малюта сжал кулак и добавил в запальчивости, — а там и сам государь... — Ну-тко ты хватил! — неосторожно вырвалось у Годунова, который сильно удивился последним словам. — А ты как думал! — зло зашипел Малюта. — До поры до времени я ему пес верный да пономарь шутейный. Инда ежели хорошо знать дело, мы становимся львами. Вот так-то, Дмитрий. И чтобы повязать тебя кровью, дабы и шагу не смог назад ступить, глаголю дале. Есть у меня дочь, Мария, красна однако; есть у тебя племянник Бориска, умен не по годам, царю угождает... — Никак сватаешься, Григорий Лукьянович? — Инда и так, — усмехнулся Скуратов, — тебе все равно выбирать не приходится. Мария и Борис должны обвенчаться — и весь сказ. Ну? — глаза Малюты грозно сверкнули. — Как скажешь, Григорий Лукьянович, — несколько растерянно ответил постельничий, удивленный столь быстрым оборотом дела. — Хорошо, — прищурился Малюта, — не дрейфь, я ему тоже службу сослужу. А сейчас вернемся к Новгороду. Нарочным должен быть Борис. Завтра я назову его имя царю. По рукам? — По рукам, — как эхо повторил Дмитрий Иванович. — Здрав буди, боярин! — провозгласил Малюта. — Здрав буди! — ответил Годунов. Они осушили кубки. Палач встал, перекрестился на образа, запахнул тулуп, надел меховую шапку и направился к выходу. После этого ночного разговора Дмитрий Иванович не мог уснуть всю ночь и наутро встретил Бориса с красными от недосыпания глазами. Ситуация складывалась для Годуновых щекотливая: бояться следовало и Басманова, и Скуратова. Головы могли полететь в любой момент. Дмитрий Иванович все рассказал Борису. Он поздравил племянника с новым назначением и сказал: — Собирайся, Борис. Вполне возможно, что царь пошлет тебя в Новгород. Тебе надобно выполнить в точности все, что будет предложено. | |
Просмотров: 2430 | |
Всего комментариев: 0 | |