ГЛАВА ШЕСТАЯ

ДЕТСКИЕ ОБИДЫ

Обиды детские мои    

Меня когда-то воспитали.

И для борьбы мне     

крепость дали,

И я творю дела свои...

Ф.Г.Державин

1

                Назначение Дмитрия Ивановича постельничьим приободрило Бориса; глядя на повеселевшего дядю, подросток и сам стал чувствовать себя увереннее. Но среди боярских детей так и не ужился, зато приобрел друзей среди детей опричников. Его товарищами стали Фома Репа, Никита,  сын Путяты, Богдан Бепьский. Нередко они собирались вместе, играли в ножички, салочки, прятки и другие детские забавы. Предводительствовал всеми Богдан Бельский, а Борис был как бы советником. Именно с подачи Бориса начинались те или иные игры. Годунов предлагал своим новым друзьям посещать библиотеку, но кроме его самого это было никому не интересно. А вот погонять сенных девок, поворовать слив в царском саду —  это любили все, кроме Бориса. Были у них и свои враги при дворе. Особенно досаждали Васька Колычев и Борька Тулупов.Особенно Тулупов, уж такой спесивый князь.Они были ребята постарше и опричных сынков за людей не считали.

                Однажды Борис и Никита играли в саду у пруда в ножички, да так увлеклись, что не заметили, как над ними наклонились две длинные тени. Когда Годунов поднял глаза, он увидел двух хорошо одетых юнцов; первый в опашне из красного бархата, второй в бугае, оттороченном мехом. Головы их были украшены мурмолками с тульей из соболя. В руках юные вельможи держали кожаные плети и недобро улыбались.Это были Тулупов и Колычев.

                —  Ну, что лапотники, — начал разговор Тулупов, — натешились? А теперь мы будем играть!Ну-тко, гони нож!

                —  Не дам! — смело ответил Никита. — Это мой нож!

                Борис молчал.

                —  Ах, не дашь! — процедил сквозь зубы Тулупов. — Мужик косолапый! А мы у тебя и спрашивать не станем, хватай прихлебателя. Васятка!

                Они бросились на Никиту, отобрали нож, повалили на землю и стали хлестать плетьми, приговаривая:

                —  Вот тебе, вот, пес смердячий, холоп поганый, землицы нашей захотелось, тля опричная!

                Борис стоял оцепенев и ничего не мог сделать. Он не умел драться, да и не хотел. Он испугался, хотя все его существо дрожало внутри от какой-то неопределенности. В эти минуты он проклинал себя за свою слабость и вялость, за то, что не может помочь товарищу.Из оцепенения его вывел сильный ожог лица: это Тулупов своим хлыстом привел его в чувство.

                —  Чего задумался, пес, на колени! —  Борис почти бессознательно повиновался.  —  Если хочешь, чтобы твой дружок и ты  остались в живых, целуй сапог, урод!

                Борис наклонился и поцеловал. В эту минуту он возненавидел себя, но поделать ничего не мог.

                —  Ешь землю, чучело! — продолжали сыпаться унижения. И Годунов ел.

                —  Ладно, хорош! — успокаивал разошедшегося Тулупова Колычев. — Неровен час подавится...

                —  Быть посему. — Тулупов скривил в презрительной усмешке губы. — Забирай свои нож и больше здесь не появляйтесь, это наша вотчина...

                Борис поднял избитого товарища, подставил ему плечо и помог убраться с проклятого места. Сзади слышались свист и улюлюканье.

2

                Большего позора Борис в жизни не переживал и не испытывал. Этот случай имел сильное влияние на характер подростка. Воротившись домой, он ничего не сказал дяде, заперся у себя в клети и долго ду-

мал.Как? Как наказать таких обидчиков, что делать? 0ни знатнее, богаче и сильнее. Чтобы одолеть таких людей, следует завоевать титул, приблизиться к царю, стать сильным. А быть сильным —  значит иметь власть.

                Власть —  вот что станет отныне всепоглощающей идеей Годунова.Неожиданно вспомнились предсмертные слова отца, которые передал ему управляющий Мирон. "Быть Бориске царем!"

                "А что, заманчиво , — думал молодой Годунов, — вот возьму и стану.Надо только немножко перемениться, стать сильным, жестким, даже жестоким, если потребуется"

                И Борис твердо решил изменить себя, добавить к своему характеру новые качества.

                Так ему был преподнесен первый урок придворной борьбы, урок, говоривший о том, что здесь выживает умнейший и сильнейший.

                Сумбурные мысли Бориса прервал стук в дверь.

                "Наверное,дядя пришел”, — подумал подросток. Но вошел слуга и доложим, что пожаловал какой-то странник. Борис решил было не принимать его до прихода дяди, но решив твердо измениться, передумал.

                —  Зови! — сказал он решительно.

                Старик был небольшого роста, щуплый, но подвижный.

                Он вошел, помолился на образа и обратился к мальчику, поклонился в ноги и попросил выслушать.

                —  Кто таков? — подозрительно спросил Борис.

                —  Калики перехожие мы, Ефимом прозваны... Подай, если не жалко, страннику хлебца и квасцу...

                Борису было не жалко. Он исполнил просьбу старца.

                —  Спасибо за угощение, батюшка. Не ты ль Борис, Федоров сын будешь?

                —  Я, однако... — изумился подросток.

                —  3най, отрок, пришел к тебе учитель. Поклонись и внемли, ежели надоело есть землю...

                Удивленный Борис поклонился старцу в пояс.

                —  Раз в неделю буду приходите к тебе, на большой поляне жди меня, — сказал и ушел, словно его и не было.

                И четыре года ходил Борис на поляну, и постигал науки тайные. И через науки эти постиг он мудрость земную и, слабость свою изничтожа, записал в себя в сильные мира сего.

ГЛАВА  СЕДЬМАЯ

ИОАННОВЫ   ЗАБАВЫ

Пресыщение есть в славе.

Что есть слава? Горстка праха!

Развлекают быт монарха

Лишь потехи да забавы...

К.Рылеев.

1

                Находясь в Александровой слободе под личиной "монаха", царь Иоанн Васильевич вел образ жизни далеко не аскетический. Читатель уже имел случай наблюдать отдельные моменты его пребывания в слободе, теперь мы хотим пригласить его в Москву, где на Красной площади, в один из июльских дней 1567 года, кипела работа. Еще накануне туда привезли целые штабели бревен, досок, несколько железных котлов, груды крюков и цепей. Московские люди отлично знали значение этих приготовлений: грозный царь не однажды, тешил себя всенародными казнями и пытками, но никогда еще столица не видела такой массовой казни, которая, очевидно, готовилась в этот день.

                Кто-то пустил слух, будто царь приказал опричникам хватать обывателей на улицах и казнить поголовно всех, кто покажется, и Москва замерла. Только на Красной площади стучали топоры и визжали пилы, да кое-где по опустевшим улицам проезжали верные слуги государевы, с метлами и собачьими головами у седел.

                Часам к восьми на площади выросло 18 широких виселиц. Среди них, у лобного места, возвышался костер, над которым висел огромный чугунный чан с водой. Костер запылал, и скоро над чаном поднялись белые клубы пара. Среди тишины, в которую погрузилась площадь, слышно было только потрескивание горящих бревен и клокотание кипятка. Рабочие, окончив свое дело, поспешили скрыться. На Красной площади остались лишь несколько опричников, наблюдавших за приготовлениями к казни.

                Ровно в одиннадцать часов за кремлевской стеной раздались звуки бубнов и труб. Спасские ворота распахнулись и показалась длинная процессия. Впереди, на белом коне, ехал сам царь Иоанн Васильевич.На нем был "малый наряд", то есть короткий парчовый кафтан, но на голове сверкал покрытый золотой насечкой шлем, у пояса висела сабля, а в правой руке было зажато длинное копье. За царем ехал его любимый сын Иоанн. Царевич был тоже в малом наряде и, как царь, вооружен саблей и копьем. Кроме того, у его седла болталась метла и собачья голова, потому что он считался главным начальником опричнины.

                За царевичем выехали сотни опричников, .а за ними шли осужденные, которых на этот раз было около ста человек. Измученные пытками, они еле передвигали ноги.На худых, зеленовато-бледных лицах застыло выражение страдания и полного равнодушия ко всему, что происходит. Некоторые из них даже останавливались, и тогда стража подгоняла  их ударами бердышей. Это были страдальцы, обвиненные в заговоре против грозного царя.

                Иоанн подъехал к лобному месту и остановился. Он окинул взором пустую площадь, нахмурился и громко, ни к кому не вращаясь, сказал:

                —  Собрать народ.Пусть все видят, как гибнут злодеи!

                С криками “Гойда! Гойда!" опричники бросились врассыпную.По всем улицам Москвы застучали конские копыта, удары бердышей о двери и ворота.Обыватели, замирая от страха, не смели нарушить волю царя. Через полчаса Красная площадь стала заполняться народом и скоро на ней собралась тысячная толпа.

                Царь, не проронивший до.этого слова, повернул коня от лобного места к народу и, возвысив голос, сказал:

                —  Народ! Сейчас увидишь муки и казни. Гляди, но не бойся. Се я караю изменников, умышлявших погубить меня и все мое царство. Ответствуй, прав ли суд мой?..

                Опричники, окружавшие Иоанна плотным кольцом, громко закричали:

                —  Прав!Прав! Да живет многие лета Государь Великий! Да сгинут злодеи, изменники!

                Эти клики подхватила толпа, запрудившая Красную площадь. Молчать в такие минуты было слишком рискованно.

                Царь подал знак и началась страшная казнь. Осужденных не просто убивали, а подвергали перед смертью мучениям, которые могла изобрести только самая развращенная фантазия.

                Начали с думного дьяка Висковатого, который провинился тем, что не согласился отдать свою шестнадцатилетнюю дочь в царский гарем. Дьяка повесили вверх ногами, облили ему голову кипятком, потом  Малюта Скуратов, который за последние два года так приблизился к государю, что стал его доверенным лицом, отрезал Висковатому уши и нос, другие опричники медленно отрезали страдальцу обе руки и только после того, как народ достаточно насладился зрелищем окровавленного, судорожно извивавшегося тела, палач привычным ударом перерубил его пополам.

                В этот момент на кремлевской стене раздался веселый смех, который жутко пронесся над затихшей толпой. Те невольные зрители казни, которые нашли в себе силы оторвать взор от окровавленных останков замученного Висковатого, могли видеть, как среди зубцов стены сверкнули в солнечных лучах женские кокошники.

                Взглянул туда и царь. Он жестом подозвал к себе Малюту и тихо сказал ему, кивнув по направлению к стене:

                —  Скажи, чтоб там тихо было. Соблазн больно срамной.

                Малюта, привыкший понимать Иоанна с полуслова, поспешно направился к Спасским воротам. В стене башни этих ворот до сих пор сохранилась железная дверь, через которую, по узкой каменной лестнице, на кремлевскую стену поднялся новый фаворит государя. На вершине стены, за толстыми каменными зубцами, тянулся широкий коридор, из которого, через бойницы между зубцами, открывался вид на город. Красная площадь видна отсюда вся, как на ладони.

                Здесь, припав к зубцам стены, стояли четыре женщины, одетые в роскошные наряды. 0ни были настолько поглощены зрелищем казни, что даже не заметили, как к ним приблизился Малюта. Царскдй посол подошел к одной из них и, хотя она стояла к нему спиной, отвесил ей поясной поклон. Это была Мария Темрюковна, жена Иоанна, которую мы уже видели однажды на царском пиру. Услышав около себя шорох, она обернулась. Ее лицо, несколько смуглое, покрылось румянцем при виде Малюты, в больших глазах, опушенных длинными ресницами, сверкнул гневный огонек, густые черные брови сдвинулись.

                —  Что тебе надобно? —  отрывисто спросила она.

                — Государь Иван Васильевич послал меня, холопа своего, сказать тебе, государыня, чтобы не смущала ты народ смехом своим и боярышень своих.

                Красавица презрительно сжала губы.

                —  Скажи государю, —  ответила она, — что я буду смеяться, когда мне весело: не одному ему тешиться.

                Скуратов опять поклонился и ушел. Спускаясь по лестнице, он бормотал:

                —  Ну и черт... не баба, а черт!

                Крутой нрав второй жены Иоанна был ему известен. Молодая черкешенка ни в дем не уступала царю; на родине она с самого раннего детства привыкла к вооруженным столкновениям, к диким необузданным проявлением кровной мести. Когда она узнала, что предстоит торжественная казнь сотни человек на Красной площади, она улучила минуту и упросила Иоанна позволить ей и трем ее любимым боярышням поглядеть на казнь с кремлевской стены. Эта просьба в первое мгновение положительно ошеломила царя. С тех пор, как стояла Москва еще не было случая, чтобы женщины, хотя бы и тайно, присутствовали на казнях или вообще принимали участие в публичных зрелищах. Он пробовал отговорить ее, но она решительно заявила, что наложит на себя руки, если ей не позволят быть на стене.Иоанн знал, что Мария способна привести свою угрозу в исполнение. Понятно, что смех, вырвавшийся у Марии в момент смерти Висковатого и выдавший ее присутствие, озлобил Иоанна. После ухода Скуратова, царь отдал несколько отрывистых приказаний и казнь продолжалась. Вначале Иоанн решил помиловать около половины осужденных, но теперь он обрек на смерть всех без исключения.

                Людей обливали кипятком, резали на части, кололи, рубили, вешали.Четыре часа длился этот ужас.Царь, разгоряченный видом крови, не утерпел и сам проколол копьем трех приговоренных.

                Наконец были замучены все. Опричники, залитые кровью, окружили Иоанна с громкими криками: "Гойда! "Царь был доволен.Он медленно объехал площадь, покрытую изуродованными трупами. Вернувшись к лобному месту, он злорадно сказал Скуратову:

                —  Ну, Малюта, с крамольниками разделались!Теперь надо их вдов и сирот уменьшить. Едем! 3а мной!

                С этими словами царь поскакал прямо на толпу. За ним помчались приближенные опричники. Люди, собравшиеся на площадь по приказанию царя, не ожидали ничего подобного.Охваченные паническим ужасом, они бросались в стороны, но мчавшаяся ватага безжалостно давила их. Когда царь скрылся за поворотом улицы, за ним на площади осталась широкая дорога корчившихся на земле искалеченных людей...

                А с кремлевской стены опять несся веселый серебристый смех.

                Царь и царица веселились.

2

                В обширных хоромах боярина Чурилы Смеяновича Ростовского царило глубокое уныние. Все знали, что происходит на Красной площади и скорбели об участи хозяина, попавшего в опалу грозного царя, который порешил теперь расправиться с неугодными ему людьми. Боярыня заболела от горя и лежала в своей опочивальне.Около ее постели сидела вынянчившая ее старуха и напрасно старалась как-нибудь утешить несчастную.Боярыня не двигалась, молчала и упорно глядела в пустоту.

                Дочь боярина, шестнадцатилетняя Наталья, сидела в своем тереме, окруженная сенными девушками. Здесь всегда присутствовало молодое веселье, лились песни, звучал задорный смех, но с того дня, когда опричники схватили боярина, и в этом тереме все стихло.Раздавался только осторожный шепот, как у постели тяжелобольного, да слышались вздохи и всхлипывания.

                Одна из девушек начала было рассказывать какую-то сказку, но при первых словах боярышня разрыдалась, и снова воцарилось тяжелое молчание. Вся челядь пугливо жалась по углам и каморкам.

                Было около пяти часов дня. В стольной палате, как обычно, слуги начали готовить стол для вечерней трапезы. Вдруг на обширном дворе раздались какие-то дикие крики. Слуги бросились к окнам и увидели нечто совсем необычное: у высокого крыльца слезал с коня сам царь. Его почгительно поддерживали Басманов и Скуратов. Весь двор был наполнен конными и спешившимися опричниками, которые кричали, громко смеялись и ради забавы избивали плетьми челядинцев, не успевших скрыться. При виде этого зрелища, обещавшего мало хорошего, слуги поспешили спрятаться ло дальним углам.

                Иоанн поднялся на крыльцо. Никто его не встречал. Он остановился, бросил злорадный взгляд на окна хором и сказал, обращаясь к своим опричникам:

                —  Видно, ошалели здесь все от радости, что мы к ним в гости пожаловали.Никто и встретить не догадается.Придется нам самим двери открывать.

                Несколько опричников бросились к тяжелой дубовой двери, она оказалась на засове.

                —  Не хотят здесь своего царя видеть гостем, —  с притворным смирением сказал Иоанн, —  Видно, лучше вертать обратно.

                В это время дверь, поддаваясь ударам бердышей и натиску могучих плеч, распахнулась.Царь, зловеще нахмурившись, переступил порог. За ним последовала шумная ватага опричников.

                Непросто описать, что в это время делалось в женских теремах. Сенные девушки отчаянно визжали и метались во все стороны, но спрятаться было негде; для эуого нужно было спуститься по лестнице и проскользнуть на  черную половину хором. А внизу гудели голоса полупьяной,  озверелой толпы. Среди этого смятения остались спокойными только два человека: жена и дочь казненного боярина Ростовского.Они обе в этот день потеряли самое дорогое,что у них было на свете. Боярыня лишилась горячо любимого мужа, а ее дочь — отца, и, кроме того, жениха, — молодого князя Оболенского, казненного вместе с другими. Боярыня едва ли даже слышала шум ворвавшихся нежданных гостей. Она продолжала лежать в той же позе, с тем же неподвижным безучастным взглядом. Старуха-нянька причитала, всплескивала руками, ковыляла по опочивальне, пробовала молиться.

                Боярышня Наталья, не обращая внимания на зловещий гул опричников и вопли сенных девушек, осталась сидеть. Ее глаза, покрасневшие от слез, были сухи.Она чувствовала,что близится что-то ужасное, но после пережитого за последние дни ей уже ничего не было страшно.

                Иоанн вошел в первую сенную палату и огляделся: там никого не было. Его брови еще больше сдвинулись к переносице.

                — А ну-ка, —  сказал он, —  пошарьте, нет ли в хоромах кого, кто проводил бы нас к матушке-боярыне и к ее доченьке, красной девице...

                Через минуту перед царем стояли два дрожащие от страха челядинца, вытащенные из потайных  закоулков. Стараясь говорить ласково, Иоанн приказал слугам вести его к боярыне. Об ослушании, конечно, не могло быть речи, и вся орда с царем во главе двинулась в боярскую опочивальню.

                Услышав тяжелый топот нескольких десятков ног, вдова Чурилы Смеяновича Ростовского очнулась.Она приподнялась, села на постели и устремила свой взор на дверь. В ней вдруг проснулась безумная надежда, что боярина помиловали и он вернулся. Но почему с ним идут ратные люди? Почему звенят кольчуги, почему...

                Много вопросов еще мелькало в голове боярыни, но она даже не успела определить их сознанием.Под ударом чьей-то ноги распахнулась резная дверь, и на пороге появился царь Иоанн Васильевич. Боярыня ахнула. Она забыла, что была в одной рубахе, что волосы ее не были прикрыты убрусом и пышными русыми волнами рассыпались по плечам, спускаясь до пояса.Наклонясь вперед, опершись руками о колени, она глядела на Иоанна, как маленькая птичка глядит на большую змею, зачаровавшую ее своим взглядом.

                Иоанн остановился.Он не ожидал найти боярыню в постели.                         Не растерялась только старуха-нянька. Она подошла к царю и прямо в лицо крикнула ему:

                —  Душегуб! Мало тебе, что боярина сгубил, сюда пришел лютовать! Чего тебе здесь надобно?

                Может быть, Иоанн, неожиданно для себя попавший в опочивальню боярыни, не дал бы волю своим кровавым инстинктам, но выходка старухи привело его в ярость.

                —  Чего мне здесь нужно? —  прохрипел он, —  Сейчас узнаешь, старая ведьма! Малюта! Повесь-ка ее вверх ногами, пока я с боярыней потолкую.

                Опричники бросились на няньку, забили ей рот тряпкой, привязали к ногам длинный кушак и повесили ее к притолоке.

                Боярыня все молчала.Царь подошел к ней. В его глубоко запавших глазах горел мрачный огонь, обещавший мало хорошего.

                —  Ну, матушка-боярыня, —  заговорил он тем вкрадчивым голосом, которым всегда начинал беседу с мысленно приговоренными им к пыткам и смерти, —  Милаго дружка твоего на части разрезали.Не составить их опять вместе. Выходит, что казна его теперь к нам, к государю перейти должна. За тем мы к тебе и в гости пожаловали. Не откажи, боярыня, поведай нам, где та казна хранится.

                Боярыня молчала. Едва ли она даже слышала, что ей говорил Иоанн. Он усмехнулся и обратился к Скуратову:

                —  А что, Гриша, у боярыни, кажись, язык к губам привязан? Не развязать ли нам его?

                Малюта привык понимать царя с полуслова; откуда-то явился горшок с раскаленными углями, из-за поясов сверкнули ножи и началась пытка. Два часа мучили несчастную боярыню, но не добились от нее ни слова. Появление страшного царя так потрясло ее, что она впала в столбняк и, вероятно, даже не чувствовала боли.Опричники, обозленные ее молчанием, которое они объясняли упорством, переусердствовали и замучили боярыню Ростовскую до смерти.

                Увидев перед собой труп, Иоанн сказал:

                —  Кряжистая была баба.Ну, обойдемся и без нее. У нас еще дочка осталась.

                Боярышня Наталья, между тем, несколько пришла в себя. Она послала одну из сенных девушек вниз узнать, что значит этот шум.Через несколько секунд девушка вбежала в терем с лицом, искаженным ужасом.

                —  Ахти нам, —  крикнула она, задыхаясь, — Опричники к матушке-боярыне пошли. И сам царь с ними.

                В тереме поднялся визг. Девушки бросились прятаться. Одна Наталья осталась безучастной. Несмотря на свою молодость, она предполагала, что значит это посещение царя...

                Прошло два часа. Боярышня все время неподвижно сидела в том же месте. Снизу доносился смутный гул. Но вот гул начал расти, приближаться. На лестнице раздались тяжелые шаги и через минуту, в терем вошел Иоанн.Очевидно, долгая пытка боярыни после массовой казни на Красной площади пресытила его кровью. Глаза у царя потухли, на губах была утомленная, почти ласковая улыбка.

                —  Здравствуй, пташка, —  сказал он.

                Наталья поднялась с кресла. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она подошла к Иоанну и со всего размаха ударила его кулаком по лицу. На нее бросились сопровождавшие царя опричники и в одно мгновение скрутили ее кушаками. Этот поступок ошеломил царя. Несколько секунд он помолчал. Все чувствовали, что он придумывает боярышне род казни. Наконец он хрипло рассмеялся и сказал:

                —  Храбрая девка! Надо ее потешить. Ну- ка, царевич, покажи ей свою удаль молодецкую. Ведь, чай, девку-то потешить можешь! А вы, —  обратился он к опричникам, —  потешьтесь с другими девицами. Немало их тут, небось, по углам попряталось. Я же посижу, отдохну маленько...

                С этими словами Иоанн опустился в кресло. Опричники скоро отыскали сенных девушек, царевич Иоанн бросился к Наталье, и здесь же, в тереме, началась оргия...

3

                Вдоволь натешившись в Москве, царь Иоанн вновь уединился в Александровой слободе. После пролитой крови душа его требовала покаянной молитвы. Обрести желаемое состояние он мог только эдесь, несмотря на то, что в слободе тоже порою царил разгул и пирушки.Они чередовались согласно с настроением венценосца с днями поста.

                Мы вернемся к царю в один из таких дней, в тот момент, когда Иоанн сидел в опочивальне рядом с одним из своих любимцев —  князем Афанасием Вяземским и глубокомысленно диктовал ему письмо:

                —  Пиши, Афонька, "Вы ведь помните, святые отцы, как некогда случилось мне придти в вашу обитель и как обрел я среди темных и мрачных мыслей малу зарю света Божьего.." Написал?

                —  Да, государь... 

                —  Итак, "малу зарю света Божьего..." Далее.  "И  повелел неким из вас, братии, — Иоанн вперил очи в деревянный изразцовый потолок, —  повелел тайно собраться в одной из келий, куда и сам аз явился, уйдя от мятежа и смятенья мирского; и в долгой беседе аз грешный вам возвестил желание свое о пострижении..."

                Царь замолчал и задумался.

                Вяземский споро скрипел пером. Написав, остановился.

                —  Написал, государь.

                —  А! —  встрепенулся Иоанн, —  На чем же мы кончили?..

                —  "Возвестил желание свое о пострижении" —  угодливо подсказал Вяземский царю последние строки.

                —  Гоже! —  сказал царь, —  Далее пиши так: "Тут возрадовася скверное мое сердце с окаянной моею душою..."

                —  Как можно сие писать? —  притворно вскричал царский фаворит.

                —  Пиши, Афонька! —  сказал Иоанн самодовольно, —  ибо сие есть правда...Итак, "с окаянной моею душою, яко обретах узду помощи Божия своему невоздержанию и пристанище спасению". Все! Написал?

                —  Да,государь!

                —  Хорошо! А теперь, Афонька, сбирайся в дорогу да свези сие письмо игумену монастыря в Кириллове... Заодно передашь им золотишко с нижайшей просьбою от меня, чтобы они отвели мне в стенах обители келью, ибо мнится мне, окаянному, что наполовину я уже чернец...

                С удивлением выслушал Вяземский странную речь царя. Не впервые чудачил Иоанн, и князь вроде бы привык к его выходкам, но затея с монашеством казалась ему, да и многим из царского окружения чистейшим сумасбродством. Впрочем, была в поручении государя для Вяземского и положительная, сторона: от Кириллова рукою подать до Москвы, а уж очень хотелось молодому князю свидеться с царицей Марией, дивная красота которой в последние дни не покидала его пылкого воображения. Красавица-черкешенка также не оставалась равнодушной к статному молодцу тридцати лет с темно-русой бородою и лицом, которое на первый взгляд казалось добродушным, хотя в иные времена могло быть злым и жестоким.

                Вяземский стал собираться спешно к отъезду из слободы, поклонился царю низко и вышел из опочивальни.Следом за ним, в комнату вошел Дмитрий Иванович Годунов.

                —  А, Митька! —  сказал Иоанн, —  Ты что-то хотел сказать мне?

                —  Государь, мне ведено передать тебе, что братия ждет своего игумена на молебен.

                —  Гоже! —  сказал царь, поднимаясь, —  Давай переодеваться, да не забудь подать мне фонарь!

                Мы должны пояснить читателю суть этого разговора. Дело в том, что в определенные дни Александровская слобода по прихоти царя превращалась в монастырь. Опричники облекались в иноческую одежду. Сам Иоанн, считавший себя игуменом, поутру поднимался с фонарем на колокольню, где его поджидал пономарь Малюта Скуратов. Они трезвонили в колокола, созывая всех "иноков" в церковь. На "братьев", которые не являлись на молебен рано поутру, игумен самолично накладывал епитимью. Иоанн с сыновьями усердно молился и пел в церковном хоре.

                Сегодня он с утра был в церкви и отлучился оттуда ненадолго, чтобы продиктовать письмо и отправить вершником Вяземского к кирилловым братьям.

                Годунов поспешно одевал царя в темное монашеское одеяние. Когда была надета ряса, постельничий протянул Иоанну скуфейку и темный клобук, а также почтительно подал фонарь, который государь почитал своим важнейшим атрибутом и редко с ним расставался.

                Наконец царь в сопровождении верного сврего слуги и двух рынд вышли из терема и отправились в церковь.Здесь продолжался молебен.Опричники, ряженые в рясы, стояли у клироса, среди них были Скуратов с Басмановым. Иоанн благолепно присоединился к ним и весь ушел в молитву, которая длилась около часа.

                Когда молебен закончился, по традиции все во главе с царем отправились в трапезную.По пути случилась сцена, немало смутившая свиту Грозного, да и самого Иоанна раздражившая.Им встретился один из многочисленных царевых шутов, Тимошка Гвоздев. Он стал вытанцовывать и кривляться перед царем, а потом неожиданно выхватил из под кафтана и протянул Иоанну кусок сырого мяса.

                —  Пост! —  закричал ему царь.

                —  Пост? —  улюлюкая, прогнусавил шут, — А ведь ты, Ивашка, собираешься пожирать человеческое мясо!

                Царь рассвирепел, и шуту дорого бы обошлась его шутка, если бы он тут же не скрылся в толпе людей.

                Царь в мрачном настроении проследовал в трапезную. Здесь всех ожидала еще одна церемония —  братья расселись за длинными столами, вынули ложки и блюда, которые каждый имел при себе и принялись хлебать горячие щи.Царь-игумен смиренно стоял подле и не прикасался к пище.

                В момент принятия пищи в трапезной опять появился шут. Он приблизился к Иоанну и снова начал кривляться. Затем подошел к государю и что-то сказал ему на ухо. Иоанн стал мрачнее тучи, потом в ярости схватил с ближнего стола миску горячих щей и вылил Гвоздеву на голову.

                Несчастный закричал, чем еще более усугубил ярость царя. Иоанн выхватил из-за пояса кинжал и ударил его. Шут упал на пол, обливаясь кровью.

                Обедавшие за столом братья слегка смутились, но виду не подали и продолжали поглощать пищу, словно ничего не случилось.

                Один только Дмитрий Иванович выскочил из трапезной и позвал лекаря-иностранца Бомелия.

                Когда лекарь появился, Иоанн сказал ему:

                —  Вылечи моего верного слугу...

                —  А что с ним случилось, государь? — спросил лекарь, опускаясь перед несчастным на колени и осматривая рану, из которой хлестала кровь.

                —  Я с ним неловко поиграл...

                Лекарь попытался остановить кровь, но все его усилия оказались безуспешными.

                Тогда он поднялся и сказал царю:

                —  Вы настолько неловко с ним поиграли, государь, что теперь уже ни Бог, ни ваше величество не заставите его играть...

                —  Тогда уберите труп! —  сказал Иоанн, и тело шута поспешно вынесли из трапезной двое опричников.

                Трапеза продолжалась.

4

                —  Значит, батюшка-царь совсем умом рехнулся? —  воскликнула Мария Темрюковна и пытливо посмотрела на молодого князя Вяземского, который проскакав два часа кряду на лошади, теперь стоял перед нею, еще не совсем пришедший в себя с дороги, но все же достаточно красивый и привлекательный.

                Он не сводил с царицы восхищенных глаз, да она и заслуживала этого, ибо, гневаясь, становилась еще более прекрасной. Со своими черными кудрями, ниспаддющими ей на спину, своими темными глазами, полными яркими губами, молодая черкешенка была так желанна, что потерявший голову князь хотел ее всегда и всюду.

                Их разговор происходил в одной из светлиц супруги Иоанна, которые она занимала в Кремле.

                —  В слободе ныне нечто вроде монашеского ордена, —  рассказывал Вяземский, —  по прихоти царя  им же даже устав сочинен, коий все соблюдать должны... Я при батюшке келарем состою, а Скуратов —  параклисиарх...

                —  Это рыжий-то?  —  воскликнула царица и, представив низкорослого Малюту в монашеской рясе, расхохоталась.

                Затем, сделавшись серьезной, сказала:

                —  Ну, ладно, мне нет нужды слушать более про чудачества этого батюшки вашего, который, кажется, из ума выжил! Давай-ка, князь, выпей с дороги, да отдохни в теремах царских!

                И она хлопнула в ладоши.

                Тотчас в светлице появились две постельницы с кубками на золоченых подносах.

                — Благодарствую, царица-матушка! —  ответствовал Вяземский, отвешивая поясной поклон и взгляда не сводя с огненных глаз Марии.

                Пока пил душистую романею, думал о том, каким диковинным образом появилась в Москве юная черкешенка.Именно он, Афанасий Вяземский, впервые увидел ее у черкесского князя Темгрюка и доложил об этом царю. У Иоанна сладострастно загорелись глаза.

                —  Добудь мне ее!  —  воскликнул царь.

                —  Ну, нет, государь, —   ответил он тогда, — Это даже тебе не под силу.Коли обидишь Темгрюка, не миновать нам войны. А сам знаешь, что вся наша рать в Ливонии, на польской границе да против татар стоит. Нельзя нам воевать с черкесами...

                —  А коли так, —  решительно сказал Иоанн, — покажи мне эту княжну.Придется по  нраву — женюсь на ней.

                Темгрюку передали желание царя видеть его во дворце с дочерью. Князь приехал. Дикая красота Марии вскружила голову Иоанну. Горянка стала невестой московского царя. Однако свадьбу-пришлось отложить на целый год. Княжна совсем не говорила по-русски и даже не была крещена (имя Мария она получила при крещении). Бракосочетание состоялось 21 августа 1561 года.

                —  А что, князь, призадумался?  —  спросила Мария, лукаво заглядывая Вяземскому в глаза, —  И очи от меня воротишь. Али не люба тебе жена царева?

                Вяземский, опьяневший от крепкого напитка и от красоты молодой женщины, бросился к ней в ноги и пылко воскликнул:

                —  Ох, как люба, лада моя ненаглядная... Казни, милуй, но сердце навеки к тебе присохло, так что не убоюсь я и гнева царского лютого...

                Черкешенка расхохоталась и ласково положила руки на плечи Вяземского.

                —  Встань, княже... негоже тебе, такому красивому да статному, на коленях стоять... Лучше пойдем в другую светлицу, в игры со мною да моими девушками поиграешь...

                Мария увлекла князя за собою в следующую комнату и здесь оставила.

                Вяземский, словно во сне, подчинялся ей. Вскоре черкешенка появилась вновь в немыслимом для женщины костюме —  шальварах и плотной рубашке, под которой восхитительно вздымались возбуждающие груди. Царицу сопровождали несколько девушек. Одна из них подошла и завязала князю темный кушак на глаза.

                —  Зачем это? —  спросил он, весь в хмельной дурманной истоме.

                —  А мы будем в прятки играть! —  пояснила царица лукаво, —  Ты будешь искать среди девушек ту, что всех тебе милее и желанней... .

                И она опять залилась серебристым смехом.

                От выпитого вина и близости любимой женщины Вяземского охватило расслабляюще-хмельное состояние. Он бродил по светлице и постоянно натыкался на девушек, которые, подыгрывая, специально подходили к нему... Вскоре князь почувствовал,что игра становится все более захватывающей, ибо его руки то и дело ощущали либо обнаженное плечо, либо податливую женскую грудь... Князь не ведал, что по приказу Марии, девушки сбросили летники и участвовали в игре в нижних рубашках, а то и вовсе в одних поневах...

                Наконец, когда князь совсем сходил с ума от сладострастия, две нежные руки обвили его за шею и увлекли за собой. Он миновал несколько комнат, увлекаемый своею спутницей, и очутился на кровати с широким пологом. Здесь с него сдернули повязку, и Вяземский увидел себя в объятиях царицы.

                Он открыл было рот, чтобы предостеречь Марию от гнева Иоанна, но мягкие, сладострастные губы зажали его рот и совершенно непроизвольно руки его потянулись к шнуркам ее рубашки.

                Страсть захлестнула Вяземского.

*   *   *

                А между тем в обширном храме Александровой слободы, тускло освещенном лампадами, шла служба. Царь, сгорбленный, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в длинной мантии, с посохом игумена в правой руке, стоял у алтаря и клал земные поклоны. Делал он это так усердно, что на лбу у него постоянно была синева.

                К нему приблизился Малюта, одетый так же в подрясник со скуфьей на голове.

                —  Позволь слово молвить, государь...

                —  Что еще?  —  гневно спросил Иоанн, который очень не любил, когда его отрывали от молитвы.

                Малюта приблизился к царю и что-то тихо прошептал ему на ухо.

                Иоанн усмехнулся и сказал так же тихо:

                —  Узнаю царицу.Пусть веселится. А мы за нее Господу помолимся...

(чтобы перейти к следующим главам нажмите на книгу)